Я вздохнул.

— Остановись, Сара. Все кончено. Ты лишь усугубляешь тяжесть ситуации.

Нахмурившись, она уставилась на матрац из денежных пачек.

— Я уже разменяла одну бумажку, — печально сказала она. — Сегодня днем.

Я полез в карман и достал стодолларовую банкноту. Развернув, я передал ее Саре.

Она на несколько секунд замерла, уставившись на нее. Потом перевела взгляд на мои сапоги.

— Ты убил его?

Я кивнул.

— Все кончено, любимая.

— Как ты это сделал?

Я рассказал ей, как все произошло: как позвонил в полицию и заявил о подозрительном типе; как кассир гнался за мной, когда я попытался его ограбить; как я ударил его мачете. Задрав рубашку, я хотел показать ей синяк, но при тусклом свете она не разглядела его. Сара прервала меня до того, как я подобрался к убийству женщины.

— О, Боже, Хэнк! — воскликнула она. — Как же ты мог это сделать?

— У меня не было выбора. Я знал одно: мне необходимо вернуть деньги.

— Нужно было оставить все как есть.

— Он бы обязательно вспомнил тебя, Сара. Вспомнил ребенка, твою историю о подаренной банкноте. И нас бы очень быстро вычислили.

— Он не знал, кто…

— Тебя показывали по телевизору на похоронах Джекоба. Он бы дал твое описание, и кто-нибудь непременно бы вспомнил тебя. И сопоставил все факты.

Сара задумалась. Шкура опять соскочила с ее плеча, но она не обратила на это внимания.

— Ты мог бы принести ему пять двадцаток, — сказала она, — попросить вернуть тебе стодолларовую банкноту, объяснить, что жена потратила, а тебе эта бумажка дорога как память.

— Сара, — возразил я, начиная терять терпение, — у меня не было времени разыскивать пять двадцаток. Мне пришлось бы тащиться обратно домой. А нужно было успеть попасть в магазин до закрытия.