Выглядит он чудовищно: под глазами чернеют круги, а в этой одежде он, похоже, спал.

— Слушай, Фиц, — начинает он. — Насчет того, что случилось…

Меня как будто разрубают секирой. Неужели Делия ему призналась?

Он тяжело вздыхает.

— Я не должен был рассказывать Делии, что ты пишешь статью о деле ее отца.

По сравнению с моим этот проступок кажется детской шалостью.

— И ты меня извини, — говорю я, имея в виду совсем другую ошибку.

Я неуверенно дергаю ручку на дверце машины.

— Ты простишь меня за то, что я повел себя, как последний мудак?

— Уже простил.

— Тогда почему убегаешь быстрее, чем Джесси Хелмс[28] с гей-парада?

— Ты тут ни при чем, — сознаюсь я.

— Вот как? — Эрик подходит к машине. — Тогда это, наверное, связано с бегством Делии.

— Она убегала быстрее Джесси Хелмса?

— Быстрее, чем Трент Лотт с корпоратива «Черного дерева»,[29] — усмехается Эрик. — Так из-за чего вы поругались?

«Из-за тебя», — мысленно отвечаю я. Если представить наши жизни переплетением нитей, центральным узлом будет Эрик. Я боюсь тянуть за эту нить — боюсь распустить все остальное.

Я все еще помню, как он смотрел на меня с верхушки дуба и кукарекал петухом от радости: он взобрался туда первым. Я помню его голос, пробивающийся сквозь шум дождя по крыше (как будто сверху сыпали тысячи спичек): он клянется, что бродяга, который живет в штольне у дамбы, по ночам превращается в самого Дьявола. Я помню, с какой силой он обнял меня, когда мы увиделись на первых университетских каникулах. Я помню, как сияют его глаза, когда в них отражается лицо Делии.

Я бы никогда не заставил Делию выбирать между мною и Эриком, потому что сам не смог бы выбрать между ними.

— Я просто устал, — говорю я наконец. — Голова трещит.

Эрик возвращается к трейлеру.