— Я пил, пока не падал без чувств, и тогда вам приходилось тащить меня в постель.

— Да.

— Я приходил в бешенство, злился по пустякам, а потом винил вас в случившемся.

— Да, — бормочу я.

— Я не мог ничего довести до конца. Я обещал завязать, но обманывал вас, и мы оба знали, что я обману. Я пил, чтобы взбодриться и успокоиться, чтобы отпраздновать и помянуть. Я пил, чтобы свободно общаться и чтобы побыть наедине со своими мыслями.

Первая слеза всегда самая горячая. Я вытираю ее, но она продолжает жечь мне кожу.

— Вы боялись оставаться со мной, потому что не знали, как я себя поведу в следующий момент. Вы оправдывали меня, убирали за мной и говорили, что больше такого не допустите.

ДА!

— Вы невольно провоцировали меня продолжать пить, потому что с вами я мог напиваться без всяких последствий… Ни боли, ни стыда. Как бы ужасно я себя ни вел, вы все равно меня не бросали.

Я смахиваю слезы.

— Пожалуй, что так…

— Но потом… потом вы узнали, что у нас будет ребенок. И вы совершили неожиданный поступок. Какой же?

— Я ушла, — шепчу я.

— Но не затем же, чтобы наказать меня, правда?

Я уже плачу в голос.

— Я ушла, потому что не хотела, чтобы мой ребенок видел своего отца таким. Не хотела, чтобы он возненавидел тебя, как ненавидела я.

— Ты меня ненавидела? — Эрик огорошен.

— Практически с той же силой, с какой любила, — киваю я.

Присяжных настолько увлекла наша беседа, что даже воздух в зале, похоже, замер. Но я вижу только Эрика. Он дает мне бумажную салфетку, убирает волосы с лица, и рука его задерживается у меня на щеке.

— Я ведь больше не пью, правда, Ди?