Браво видел, как убежал из церкви, словно увидев призрак, отец Дамаскинос. Он прекрасно понимал святого отца. Мраморный пол его храма, дома Господня, был залит кровью. А ведь он сам вложил оружие в руки Энтони Рюля…

Браво украдкой пробирался за священником по петляющим улицам, словно мелкий воришка, карманник, подкрадывающийся к жертве. Он действовал почти бездумно, горе и потрясение лишили его способности рассуждать. Он просто повиновался своим инстинктам, точно раненый зверь. Разум отступил перед страшными событиями последних часов: чудовищным предательством Дженни, мучительной агонией дяди Тони. Снова и снова Браво видел, как гаснет свет в его глазах, как уходят навсегда его сила и неиссякаемое жизнелюбие… Но сейчас весь этот ужас, гнев, жажда мести, — все отодвинулось в тень, остался только инстинкт самосохранения.

Не теряя из виду бегущую фигуру отца Дамаскиноса, он миновал небольшую площадь со старинным питьевым фонтанчиком в центре; вокруг каменного парапета расположились беседующие старики… Сигаретный дым плыл над источником, напоминающим огромный глаз Циклопа. Браво миновал крутобокий мостик — по воде канала змеилась рябь, зловеще коверкая отражения — и помчался по узкой, петляющей улочке. Откуда-то доносились голоса, обрывки арий, неожиданный резкий смех, — незримые боги Венеции провожали его равнодушным взглядом…

Он бежал по камням, мертвой хваткой сжимая в руке кинжал Лоренцо Форнарини, чувствуя себя затерянным в бескрайнем океане. Он остался один на один с Voire Dei, у него остались только этот кинжал и последнее послание отца. Ему больше не на кого было положиться.

Нужно как можно быстрее покинуть Венецию. Кругом обман и предательство, и бесконечные вопросы без ответа… Эта мысль билась в висках, как знамение начавшейся войны. Но ему необходимо было взять с собой кинжал Форнарини, и он собирался попросить отца Дамаскиноса о помощи.

Священник выбрал в качестве укрытия Скуола Сан-Николо.[48] Основанная в конце пятнадцатого столетия для защиты прав греческой диаспоры в Венеции, теперь она превратилась в музей. Вслед за отцом Дамаскиносом Браво прошел внутрь, попав в окружение десятков и сотен православных икон. Лики святых взирали на него со стен и из стеклянных витрин.

Отец Дамаскинос, молитвенно сложив руки, остановился перед иконой, изображавшей святого двенадцатого века; над худым бородатым лицом сиял позолоченный нимб. Губы священника беззвучно шевелились. Он поразительно походил на святого на иконе, не хватало разве что нимба.

Браво неслышно подошел ближе. Кроме них в музее, похоже, никого не было. Из окон под потолком струился прозрачный свет, бледные квадраты ложились на пол и стены, пробуждая святых от векового сна.