Их безумный роман длился чуть дольше трех месяцев. Для Кавано это был абсолютный рекорд. Она же, всецело доверившись ему, возможно, впервые в жизни безоглядно отдалась собственной страсти. Очень быстро, пугающе быстро, наступил тот день, когда она поняла, что сделает ради этого человека что угодно.

Что угодно. Но все?

Когда он разорвал их отношения, у нее уже неделю как была задержка. Три дня она проплакала, а потом все-таки заставила себя доползти до аптеки и купить тест. В одиночестве гостиничного номера она молча смотрела на бумажную полоску. Потом вышла и купила еще один. Сомнений не оставалось — она была беременна.

В полном отчаянии она отправилась к нему. Глупо, бессмысленно, но разве она могла логически рассуждать в такой момент? Она обо всем ему рассказала, вопреки всему надеясь, что он обрадуется, предложит ей вернуться, что они снова будут вместе… Вместо этого он отвесил ей жестокую пощечину. Ему придется обо всем позаботиться, вот что он сказал.

— Что за балаган ты устроила? — В его голосе не было сочувствия или презрения; нет, он не испытывал вообще никаких чувств, с тоской поняла Дженни. Он говорил сухо и бесстрастно: — Ты что, никогда не слышала о пилюлях? Слишком молода, слишком глупа. Я должен был догадаться… — Он покачал головой, с раздражением глядя на истерически всхлипывающую Дженни. Наклонившись, он рывком поставил ее на ноги. — Я сам отвезу тебя к врачу. — Он ухватил ее за подбородок, заставляя поднять голову. — Тебе повезло, ты это понимаешь? Узнай кто-нибудь из ордена, тебя бы вышвырнули в один присест, и пикнуть бы не успела. Не переживай. Возьми себя в руки, не думай об этом. Хватит валять дурака!

И она взяла себя в руки и не думала об этом. Гораздо, гораздо позже, когда все было кончено и внутри ничего не осталось, кроме пустоты, которую уже ничем нельзя было заполнить, спустя полгода после того ужасного дня, на Родосе, наблюдая за восходящим солнцем, Дженни поняла, о чем на самом деле думал тогда Кавано. Конечно, он хотел, чтобы все осталось между ними, хотел устранить эту маленькую проблему, и все, — «с тех пор жили они долго и счастливо»… Ее карьера его не интересовала. Только своя собственная. Если бы о случившемся стало известно, это он мог вылететь из ордена. А этого Кавано не хотел.

Дженни и в голову не пришло обратиться за помощью к отцу. Он и так всю жизнь всегда помогал ей. Но детство кончилось. Влипла в неприятности — изволь выпутываться сама.

Она пыталась, видит бог, она пыталась…

Камилла чувствовала, как колотится сердце Дженни, прижимая ее к себе, шепча слова утешения. Непривычные слезы жгли ей веки, но она жалела не Дженни, а саму себя. Помимо собственной воли она вспоминала распростертое на полу тело Энтони Рюля. На его лице застыло незнакомое бессмысленное выражение, словно его подменили восковой копией, бездушной куклой из музея Мадам Тюссо.