Я потребовал:

— Это кольцо должно быть передано мне.

— Вы достойны его не больше своей сестры.

— В таком случае, отведите меня на ее могилу.

— Она осквернила тело, которое дал ей Господь, и наш монастырь святотатственным актом самоубийства. Церковь запрещает кремацию, а она предпочла кремировать себя сама! Лишив себя жизни, она похитила душу и невесту у Христа. Мы не могли допустить такого надругательства — позволить ей покоиться среди наших благонравных сестер.

Я резонно возразил:

— Но разве такие фанатики, как вы, не ищут смерти всю жизнь? Чем это отличается от того, что сделала моя сестра? — Губы ее зашевелились, но она не издала ни звука. Я же нетерпеливо продолжал: — Итак, где находится ее могила?

Монахиня небрежно махнула рукой куда-то в сторону монастырских стен.

— Мне сказали, что какой-то пеон увез ее останки на повозке, — с презрением ответила она, и тогда — отзывчивый читатель, без сомнения, поймет меня — я с такой силой ударил ее по лицу, что в кровь разбил ей губы.

Ее сторожа не сделали и движения, что защитить vicaria, и на их лицах, как мне показалось, даже отразилось нечто вроде удовлетворения.

Она облизнула губы и пристально уставилась на меня сумасшедшим, немигающим взглядом.

— Если я не могу забрать свою сестру, то по крайней мере оправдаю свой приезд сюда тем, что потребую вернуть мне ее приданое, — заявил я. — Я хочу, чтобы вы для начала доставили в Casa Fasan две тысячи четыреста своих лучших серебряных монет.

— Я так не думаю, — возразила женщина, вытирая кровь с разбитых губ. — Сестра Констанция обвенчалась здесь с Господом, и она не покинула монастырь, разве что в бестелесном виде. Следовательно, ее приданое останется там, куда оно было внесено, — решительно заключила она. — А избранный ею способ смерти причинил такой вред ее келье, что нам пришлось продать ее рабыню, дабы возместить его, точнее мы поступили бы так, если бы могли. Но этому ничтожному созданию каким-то образом удалось сбежать.

Затем она позвонила в колокольчик и, прежде чем я успел сообразить, что происходит, ее сторожа буквально вышвырнули меня на улицу с такой силой, что я пришел в себя только в канаве.

Я пролежал там несколько минут. Мой абрикосовый атласный сюртук оказался безнадежно испорчен, перепачканный экскрементами альпаки. Мне понадобилось некоторое время, чтобы вновь стать мужчиной и подняться на ноги. Меня обуревали самые противоречивые чувства. С одной стороны, Марчелла умерла такой смертью, о которой я мог только мечтать. Но с другой — все случилось слишком уж неожиданно и, что самое плохое, без всякого участия с моей стороны. Неужели ее жизнь оказалась настолько безнадежной, что она решилась сама покончить с ней? Меня грызло осознание того, что кто-то еще ненавидел Марчеллу, третировал ее и сломал, причем достиг в этом намного большего успеха, чем когда-либо добивался я.