Я подумала и решила, что нет. Тело ломило дрожью, слабостью, тошнотой.

— Только с твоей помощью.

Он присел возле меня, подложил руку мне под плечи, другую под колени и поднял. Одним плавным и легким движением.

— Поставь меня, — сказала я.

— Что?

— Я не ребенок. Не хочу, чтобы меня носили.

Он громко выдохнул и сказал:

— О'кей.

Поставив мои ноги на пол, он меня отпустил. Я привалилась к стене и съехала на пол. Снова слезы, черт бы их побрал. Я сидела на полу и плакала от слабости, не в силах добраться от собственной ванной до кровати. О Господи.

Эдуард стоял тут же с лицом бесстрастным и непроницаемым, как у кота.

Но голос у меня уже был нормален, без примеси слез.

— Терпеть не могу быть беспомощной. Ненавижу!

— Из всех, кого я знаю, ты менее всех беспомощна, — сказал Эдуард, снова опускаясь рядом со мной. Он закинул мою правую руку себе на плечи, держа за запястье. Другой рукой он обнял меня за талию. От разницы в росте это вышло несколько неуклюже, но он сумел создать у меня иллюзию, что до кровати я добралась на своих ногах.

У стены стояли игрушечные пингвины. Эдуард ничего о них не сказал. Раз он про это не говорит, я тоже не буду. Кто знает, может быть, Смерть спит с плюшевым медвежонком?

Нет, вряд ли.

Тяжелые шторы были закрыты, создавая в комнате полумрак.

— Отдыхай: Я встану на часах и прослежу, чтобы никакие буки тебя не тревожили.

Я поверила.

Эдуард принес из гостиной белое кресло и сел у стены возле двери. Кобуру он снова надел на плечо, пистолет был в руке наготове. Еще раньше он принес из машины спортивную сумку и сейчас вытащил из нее что-то вроде миниатюрного пулемета. Я в них ничего не понимаю; кажется, это был узи.

— Что это за автомат? — спросила я.