— Три семьи, все с детьми-близнецами, все из пациентов Детторе, были убиты за последние пару лет, — сообщила Наоми. — Это связано с какими-то религиозными фанатиками. С сектой.
— Поэтому мы никому не рассказываем о Детторе. Нам посоветовали быть как можно незаметнее, — добавил Джон.
— Непростая задача. Учитывая то, что о вас полно информации в Интернете.
— Вот мы и стараемся не высовываться.
— Какое значение это имеет для вас? — спросила Наоми. — По-вашему, Люк и Фиби — люди второго сорта? Из-за того, что они были зачаты не так, как все остальные? Вы это хотите сказать?
— Абсолютно нет. Но если помните, я просила вас рассказать о любых событиях, которые могли повлиять на поведение Люка и Фиби. Важна любая информация. Вы ни словом не обмолвились о том, что сами формировали их геном, а я полагаю, мне было бы очень полезно знать об этом с самого начала. Вы так не считаете?
— Нет… — начала Наоми, но Джон положил руку ей на плечо:
— Доктор Микаэлидис права, милая. Мы должны были ей рассказать.
Наоми уперлась взглядом в ковер. Она вдруг почувствовала себя школьницей, которую отчитывает строгая директриса.
— Доктор Микаэлидис, все не совсем так, как вам представляется. Мы просто хотели, чтобы доктор Детторе убрал гены болезней.
— И все?
— Более или менее.
— «Более или менее»? — повторила психолог.
Повисла еще одна пауза.
— Мы согласились на еще кое-какие изменения, — заговорил Джон. — Чтобы… помочь своим детям. В некоторых областях.
— Каких именно областях?
Джон тоже ощутил себя школьником, которого вызвали на ковер. Почему-то он почувствовал желание оправдаться.
— Например, чтобы они были менее восприимчивы к болезням. Мы улучшили их иммунитет.
— Когда мы говорим