Шаг за шагом вверх по лестнице. Можно было только восхищаться ее силой, желанием помочь ему.

На верхней площадке, перед последним поворотом, он, задыхаясь, произнес:

— Остановись на минутку.

— Что такое?

— Дай мне еще раз посмотреть на нашу гостиную. Может, я ее никогда больше не увижу. Я хочу с ней попрощаться. — Он нетвердой рукой махнул через перила. — Видишь, вот за этим столом мы так часто сидели по вечерам. Видишь, вот лампа… Я всегда знал — когда еще был молодым и неженатым — что эта лампа будет светить на хорошенькое личико моей жены, сидящей напротив. Так оно и было, Бонни, она светила на твое лицо, и я ей за это благодарен. Неужели я никогда больше не порадуюсь ее свету? — Он провел пальцами по пустому пространству, повторяя очертания лампы. — Гаснет свет домашней лампы, гаснет свет любви. Для меня он никогда уже больше не зажжется. Прощай…

— Пошли, — прошептала она.

Спальня распахнула им двери, будто склеп, принимающий мертвеца.

Усадив его на постель, она опустила его голову на подушку. Вслед за тем положила на кровать его ноги, сняла туфли, сняла пиджак. Потом медленно, словно саваном, накрыла его одеялом.

— Тебе удобно, Лу? Постель мягкая? — Она положила ему руку на лоб. — Эта твоя дурацкая выходка отняла у тебя все силы.

Он не отрывал от нее странного, млеющего взгляда. Такой взгляд бывает у раненой собаки, которая просит облегчить ее страдания.

Она отвела глаза в сторону, но затем их, словно магнитом, опять притянуло к нему.

— Дорогой мой, почему ты так глядишь на меня? Что ты хочешь сказать?

Он движением пальца попросил ее наклониться к нему поближе.

Она склонила голову набок, чтобы лучше слышать.

Он провел слабеющей рукой по ее челке, по светлым шелковистым завиткам, окаймлявшим ее гладкий, прохладный лоб.

Затем, словно на гребне нахлынувшей волны, приподнялся на локте.

— Я люблю тебя, Бонни, — ожесточенно прошептал он. — Другой любви у меня в жизни не было. С самого ее начала и до конца, с первого до последнего дыхания. Она никогда не кончится. Никогда, слышишь, Бонни? Никогда. Я умру, но любовь моя не умрет.

Ее голова медленно, неуверенно, еще ближе наклонилась к нему, словно она ступала на новый путь, двигалась навстречу неизведанным ощущениям. С ней что-то произошло, что-то происходило; он никогда раньше не видел в ее лице такой нежности. Словно другой, заново рожденный лик проступал сквозь маску, за которой он так долго скрывался; ее истинный лик, который она никогда не показывала. Лик души, который превратности жизни изменили до неузнаваемости.

Она несмело приблизила свое лицо к его, словно преодолевая доселе неведомую ей дорогу чувств.