И на Заха!

«И на Заха!» — подумал он. Вот так-то. Заха они тоже убьют.

Оливер все еще глядел на телефон. Руки, прижатые к бокам, задрожали. Страх, прежде подобный запертому мотыльку, превратился в огромную летучую мышь, затрепыхался где-то внизу живота, забил огромными крылами. Хочет расправить крылья, хочет взлететь…

Ты и сам знаешь правду. Ты просто не хочешь поверить.

Перкинс глядел на телефон и дрожал все сильнее. Он сам не понимал, почему не решился позвонить.

Я все расскажу.

Почему, почему он не подошел к телефону сразу же, в спальне? Почему вместо этого потащился на кухню?

Перкинс прикрыл глаза, сердце тяжело ухнуло. Летучая мышь, поселившаяся в его внутренностях, испытывала крепость своих крыльев, била ими о его ребра, норовя вспорхнуть. Вот-вот вырвется на волю. Перкинс всегда знал, если он забудется хоть на минутку, «оно» вырвется, завизжит, заухает. Нельзя распускаться. Думать тоже нельзя. Нельзя оставаться трезвым, нельзя влюбляться, нельзя писать стихи…

Страх вырвется и разрушит все, уничтожит всех, кем он дорожил.

Ты и сам знаешь правду. Ты просто не хочешь поверить.

Перкинс с трудом приподнял голову. Повернулся и осмотрел коридор. Он догадывался, что там увидит.

Металлическая дверь напротив спальни распахнута. Задняя дверь. Задвижка сорвана, с площадки в щель между краем тяжелой двери и ее рамой льется серебристый свет. Перкинс застыл на месте, тупо уставившись на открытую дверь. В глубине его желудка ворочалась черная тварь, ширяла крылами, красным огнем горели голодные глаза. Дожидается своего часа.

— Олли? — Голос бабушки из гостиной. Слабый, дребезжащий, певучий. — Олли? Что происходит?

Перкинс не ответил, с трудом переводя дыхание. Он держал себя в руках, собирался с мыслями. Стоял перед телефоном, глядел в глубь коридора на раскрытую дверь.

«Она ушла, — молотом стучало в голове. — Тиффани ушла».

Именно так. И он сам позволил ей уйти.