Это был сон без звуков. В оглушающей тишине я видела и чувствовала, как плоть отваливается от костей. Я проснулась, задыхаясь и плача. В окошко камеры проникали первые лучи утреннего солнца. Реальность мало отличалась от кошмара. Мне казалось, что это будет мой последний рассвет. В монастыре меня ожидала такая же судьба, как и во сне. Когда они отдадут меня монахиням, ничто не сможет уберечь меня от их мести.

Этот сон всколыхнул во мне всю боль, все обиды, которые я пережила. Я плакала, вспоминая, как родители бросили меня, как отец моего убитого ребенка… нет… как отец Певенш унижал меня. Все эти воспоминания начали мучить меня с новой силой. Вспомнились и другие горести, о которых, как я считала, я давно забыла. В один из дней десять лет назад Маззиолини пришел ко мне с деревянной гравюрой работы Андреа Брустолона,[21] изображавшей трех закованных в кандалы невольников, поддерживающих мраморную столешницу. Их остекленевшие глаза казались мне странно знакомыми. Я вспомнила, что видела эту гравюру в одной из приемных во дворце родителей, она была высотой в человеческий рост.

— Я так понимаю, мои родители мертвы? — спросила я бесцветным голосом. — А это мое наследство.

Я не спросила, как они умерли. В то время было много разговоров об эпидемии тифа, свирепствовавшей в Венеции.

Маззиолини прошептал:

— Мертвая женщина не может ничего унаследовать. Даже труп из богатого рода не сможет пользоваться семейным состоянием.

Я поняла, насколько безродный Маззиолини ненавидел меня. Это было единственное чувство, которое я вызывала в компаньоне, сопровождавшем меня повсюду последние полтора десятка лет. Я смутно представляла, с какими трудностями ему пришлось столкнуться, чтобы выкрасть эту гравюру.

Я поняла, что даже Маззиолини страдал. Его тоже отправили в ссылку из любимой Венеции, чтобы служить презренным охранником женщине, которую он презирал.

Грустные воспоминания привели к мыслям о моем нынешнем положении. Мне было интересно, когда они придут, чтобы отнять у меня жизнь. Я начала надеяться, что они не заставят себя долго ждать, ибо ожидание смерти воистину страшнее самой смерти.

Наконец, я подумала о Валентине Грейтрейксе и о том, как не смогла завоевать его любовь. Вместо этого он получил непродолжительную, но приятную интрижку с иностранной актрисой. Говорят, что французская королева любит изображать обычную пастушку, веселясь у себя в Малом Трианоне.[22] Так и английский джентльмен Валентин повеселился немного, мало задумываясь о моем благородном происхождении. Мне казалось, что я видела в его глазах любовь. Возможно, так и было и я напрасно столь многое скрывала от него. Почувствовал ли он мою нечестность? Возможно, он не мог поверить в мою любовь, ощущая подвох.