— С кем с
— С Мадлен Талько.
— Зачем им это нужно?
— Им нужна ее поддержка, ее сила. Потому что она последняя великая чародейка из тех, что жили в Лавилле.
Бертеги закрыл глаза. В голове у него все опять смешалось: передача силы, всеобщее родство, энергия в центре пентакля… Как можно вообще всерьез произносить эти слова — «последняя великая чародейка»?
— Так что вы там говорили о быке? — неожиданно спросил Либерман.
— Ах да. У него вырезали сердце и унесли.
— Многие ритуалы унаследованы из глубокой древности. Жертвоприношения детей, например, восходят к культу Ваала — их сжигали десятками в огромной печи, чтобы умилостивить гневное божество. Затем, после распространения христианства, ритуалы изменились, и детей уже не сжигали, а перерезали им горло. То же самое, видимо, сделали и с быком. Смысл этого обряда можно трактовать по-разному: во-первых, это может быть обычная ритуальная жертва на очередном шабаше…
— Нет, это не тот случай. Быка зарезали прямо в загоне, и никаких признаков ритуального убийства не было обнаружено. Даже крови было не слишком много.
— В таком случае это могло быть сделано в наказание. Быка могли убить вместо ребенка хозяина — как бы намекая, что ребенок может стать следующей жертвой.
— А зачем унесли сердце?
— Если бы его сожгли, это означало бы смертный приговор хозяину. Если нет, его могут потом подбросить кому-то как предупреждение.
Бертеги снова подумал о мафии, которая присылает языки животных тем, кто может слишком много рассказать полиции.
— Да, я понимаю, что все это звучит довольно нелепо, — сказал Либерман, словно догадавшись о мыслях комиссара. — Во всей этой символике есть даже что-то комическое. Но что касается Лавилля, я отношусь ко всему, что здесь происходит, с крайней серьезностью. — Он умолк и после недолгой паузы добавил чуть слышно: — Да и как бы я мог иначе в моем нынешнем положении?..
Бертеги взглянул на пепельно-серое лицо бывшего судмедэксперта и после некоторого колебания спросил:
— А что с вами случилось?
Либерман кашлянул, чтобы придать голосу твердость, но, когда он заговорил, голос по-прежнему был слабым и прерывистым — то ли от волнения, то ли от усталости.
— Никто этого не знает. Во всяком случае, ни один врач не сказал мне ничего определенного. Я дважды имел дело с семьей Талько, последний раз — уже в ходе судебного процесса… Я… скажем так, представлял для них угрозу.
Бертеги молчал, ожидая продолжения.