Шикалин с ужасным криком выскочил из лаборатории.

Зара в изумлении повернулась к его помощникам, но и они в страхе попятились перед ее все еще выставленной вперед правой рукой с тавром амазонок. А затем бросились вон.

Зара направила это тавро на ящики с оборудованием и документацией ЛАЭКБИ и — скорее для проверки только что случившегося чуда, чем всерьез — сказала:

— Чтоб это все сгорело!

Красный и узкий, словно лазерный, луч снова изошел из тавра амазонок и разом поджег эти ящики, лабораторные столы и шкафы. Через минуту вся ЛАЭКБИ пылала, как облитая бензином.

Конечно, после этого ей пришлось бежать из Москвы. Сначала в Крым, но оказалось, что ей — отдавшей тридцать лет борьбе за крымско-татарскую автономию — жить там просто негде и не на что. К тому же по Беловежскому соглашению Крым вместе с Украиной вдруг откололся от России и стремительно криминализировался, ни о какой крымско- татарской автономии уже не могло быть и речи — даже несмотря на подписанный Кравчуком закон о восстановлении Крымской автономной республики. А Узбекистан, где Зара провела детство и юность, тоже стал заграницей. И в Москве ее искали КГБ, ГРУ и Шикалин…

И Зара уехала в США — ее, как бывшую политзаключенную, легко впустили в Америку.

Но как — без английского языка — зарабатывать и на что жить? На радостях от победы в «холодной войне» американцы закрыли даже нью-йоркские офисы «Голоса Америки» и «Радио „Свобода“», откуда шли передачи и на татарском языке.

Зара устроилась сиделкой-домработницей к молодой художнице, парализованной после автомобильной катастрофы. То была адская работа, с которой сбегали после двух недель даже нелегальные эмигрантки-пуэрториканки. Потому что эта беспомощная, как мумия, инвалидка, получившая за свою неудачу в жизни пожизненное содержание от страховой компании, ненавидела весь мир и вымещала эту ненависть на единственном существе, вынужденном неотлучно находиться при ней, — на своей сиделке. Мало того, что ее нужно было постоянно купать, подмывать, одевать по последней моде, кормить с ложечки, возить на прогулки в Центральный парк, в парикмахерскую, на массаж в Китайский квартал, в магазины на Пятую авеню, в рестораны и на концерты в Линкольн-центр, ей нужно было угождать и в капризах, угадывая по движению глаз, что ей нравится или не нравится из еды, одежды, телепередач. А иначе она тут же начинала биться в истерике в своем инвалидном кресле, пытаясь выпасть из него так, чтобы угодить виском об угол стола или уличной тумбы.

После двух месяцев этой круглосуточной — даже по ночам — пытки Зара не выдержала и на полумычание-полутребование хозяйки в сотый раз переключить телевизионную программу сказала ей в сердцах и почти автоматически: