Цветок. Лилия, решил он.

Не выпуская из руки лупы, Джон другой рукой быстро пролистал дело, пока не нашел страницы, посвященные вскрытию жертвы номер один. Их было раза в три меньше, чем фотографий тела, предположительно принадлежавшего Джиллиан Бондюран. И все-таки он нашел то, что искал: снимок верхней правой части туловища. Никакой татуировки.

Кейт сидела в кабинете, сжавшись в комок на старом зеленом кожаном диване. На столе стоял очередной стакан джина. Какой по счету — она уже не помнила. Да и какая разница, если это помогает притупить боль, которая ведет наступление по всем фронтам. Все остальное ей до лампочки.

Господи, и как так получилось, что ее жизнь сделала такой неожиданный пируэт? До сих пор все шло так гладко, как вдруг нате вам! Поворот на девяносто градусов через левый борт, и все, что до этого было аккуратно разложено по полочкам, неожиданно обрушилось высоченной грудой, грозя похоронить с головой. Ей не нравилось это ощущение, когда кажется, что все валится из рук. Не нравилось, что прошлое вновь ворвалось в ее жизнь. А ведь как все было хорошо! Смотри вперед. Сосредоточься на том, что несет новый день, новая неделя. Она пыталась как можно реже думать о прошлом, о Куинне. Не позволяла вспоминать прикосновение его губ.

Кейт поднесла руку ко рту и потрогала губы. Казалось, они до сих пор горят. Сделала еще глоток, и показалось, что джин имел привкус его поцелуя.

Черт, ведь есть вещи и поважнее. Независимо от того, жива Эйнджи или нет. Независимо от того, есть ли смысл надеяться на ее возвращение. Насколько ей этого не хотелось, но Кейт позвонила Робу Маршаллу и поставила его в известность о случившемся. Ему теперь предстояла малоприятная работа довести эту новость до окружного прокурора. Сэйбин проведет остаток ночи, изобретая для нее наказание. Кейт решила, что завтра ее сожгут у позорного столба.

Впрочем, разговор с Сэйбином беспокоил ее меньше всего. Никакое придуманное наказание не будет страшнее того, какому она подвергнет сама себя.

Всякий раз, стоило ей закрыть глаза, как она видела кровь.

«Ну почему я не осталась! Будь я с ней, она была бы жива».

И всякий раз, стоило об этом подумать, как физиономия Эйнджи превращалась в лицо Эмили, а боль проникала глубже и сжимала сильнее. Куинн обвинил ее в том, что она делает из себя мученицу. Но мученики страдали безгрешно, она же взвалила на себя вину за смерть Эмили. А теперь и Эйнджи…

Ну почему она не осталась вместе с ней в приюте? Почему не попробовала достучаться до ее души? Увы, она не стала этого делать, а все потому, что какая-то часть ее «я» этого не хотела либо ей было все равно. Черт, именно поэтому страшно представить, какой болью это может аукнуться.