Когда мы добрались до нашего амбара, я вошла туда и разбудила нанятого мною кучера, который все эти дни оставался в Сент-Эндрю. Нужно было как можно скорее покинуть городок. Я не могла рисковать и ждать до утра. Утром родные Джонатана могли начать его искать. Я велела кучеру как можно скорее запрячь лошадей. Он начал возражать и говорить, что ехать в такую темень невозможно. Я сказала ему, что луна стоит высоко и что света достаточно, а потом добавила:

— Я тебе плачу, так что изволь слушаться. У тебя есть пятнадцать минут, чтобы запрячь лошадей.

Я решила не брать сундуки с одеждой и все прочее. Нельзя было будить моих родных. В эти мгновения я думала только об одном: как бы поскорее увезти Джонатана из города.

Колеса телеги застучали по подмерзшей дороге. Я выглянула в окошко, не услышал ли шума кто-нибудь в доме, но все спали. Я представила, как мать и сестры просыпаются и видят, что меня нет, как у них рвется сердце, как они гадают, почему я уехала вот так. Мой отъезд должен был стать для них загадкой, как и годы моего молчания. Я очень несправедливо поступала с моими добрыми сестрами и матерью, и у меня сердце кровью обливалось из-за того, что я так делаю, но правда была в том, что лучше было огорчить их, нежели навсегда потерять Джонатана и нарушить приказ Адера.

Джонатан лежал на противоположной скамье, завернутый в плащ и накрытый меховым пологом. Свой плащ я свернула рулоном и подложила ему под голову вместо подушки. Сама я холода не боялась — я его попросту не ощущала. Шея Джонатана как-то неестественно выгнулась. Он не шевелился, его грудь не опускалась и не поднималась. Кожа была бледнее льда. Я не спускала глаз с его лица, ожидая первых признаков жизни, но он был так неподвижен, что я все больше уверялась в том, что потерпела неудачу.

Глава 38

Глава 38

Тянулись предрассветные часы. Мы уезжали все дальше и дальше от Сент-Эндрю. Колеса телеги постукивали по неровной и одинокой лесной дороге. Я молча дежурила около Джонатана. Карета походила на катафалк, а я — на безутешную вдову, которая везла покойного мужа к месту его последнего упокоения.

Взошло солнце, прошло еще какое-то время, и наконец Джонатан пошевелился. К этому моменту я уже почти уверилась, что он не оживет. Несколько часов подряд я просидела, то дрожа, то обливаясь холодным потом, мучаясь от тошноты и мысленно проклиная себя. Дрогнула мышца на правой щеке Джонатана, а потом затрепетали веки. Он по-прежнему был ужасно бледен, поэтому в первый миг я не поверила глазам, но тут послышался негромкий стон, разжались губы Джонатана и открылись глаза.