Кристофер Николас Сноу, единственный сын своей матери – Глицинии Джейн Сноу, урожденной Милбери, женщины, названной в честь цветка. Кристофер, рожденный от Глицинии, вошел в этот чересчур освещенный мир почти одновременно с началом десятилетия диско. Рожденный в годы, когда правили безвкусная мода и фривольные нравы, когда страна с облегчением выбиралась из войны, а самой страшной казалась угроза термоядерной катастрофы.

Что же такого могла совершить моя мать для того, чтобы меня почитали и ненавидели одновременно?

Распростершийся на полу чердака, раздавленный бурей эмоций, отец Том знал разгадку этой тайны и наверняка раскрыл бы ее мне, немного придя в себя. Однако вместо того, чтобы потребовать у него ответы, которые объяснили бы мне все события нынешней ночи, я принялся робко извиняться перед всхлипывающим священником:

– Простите меня. Я… Мне не следовало приходить сюда. Послушайте… Я так виноват. Простите меня, пожалуйста. Простите.

Что сделала моя мать?

Не спрашивай.

Не спрашивай!

Если бы он стал отвечать на не заданные мной вопросы, я неизбежно заткнул бы уши.

Я кликнул Орсона и торопливо повел его прочь от пастора по лабиринту из коробок. Узкие проходы сменяли друг друга бесконечной чередой, и казалось, что мы находимся не на чердаке, а в недрах катакомб. Местами темнота становилась почти непроницаемой, но меня, дитя ночи, это никогда не смущало, и вскоре мы добрались до открытого люка.

Забраться вверх по стремянке Орсону удалось, но сейчас он переминался возле люка, боязливо поглядывая вниз и явно не решаясь ступить на лестницу. Даже для четвероногого акробата спускаться по скользким ступеням несравнимо сложнее, чем подниматься.

Поскольку на чердаке находилась громоздкая мебель и много больших коробок, которые явно не пролезли бы в этот люк, было очевидно, что существует еще один – большего размера, да к тому же оснащенный каким-то подъемным устройством, чтобы затаскивать сюда и опускать на первый этаж тяжелые предметы. Мне вовсе не хотелось искать его, но разве смогу я спуститься с чердака, держа на руках собаку весом почти в полцентнера?

Из дальнего угла помещения послышался голос священника. Он звал меня:

– Кристофер… – В нем звучало мучительное раскаяние. – Кристофер, я вконец заблудился!

Это, конечно, не означало, что он заблудился на собственном чердаке. Все было гораздо сложнее. И гораздо трагичнее.

– Я заблудился, Кристофер. Прости меня. Я совсем запутался.

Из темного угла, расположенного чуть поближе к люку, послышался детско-обезьяний, не от мира сего, голос Другого – страдающий, продирающийся сквозь набор звуков к осмысленной речи, полный боли и одиночества, бесцветный, словно арктическая пустыня, наполненный надеждой, которой никогда не суждено сбыться.