– Это не провокация, Орест Георгиевич. И не проверка. В самом ближайшем будущем вы убедитесь. Извините, все.

Ломакин положил трубку и показал Слою на селектор. Стволом «вальтера». Губами обозначил: «Ко мне – никого!».

Слой, мгновенно залившийся цветом бордо, послушно щелкнул тумблером и произнес:

– Ко мне – никого!

Н-ну?! Поговорим? Поспрашиваем-поотвечаем?…

… Замечательно, что Ломакин спрашивал самым мирным голосом, даже совсем как будто другим тоном, совсем незлобным, так что если бы кто-нибудь отворил к ним теперь дверь и с порога взглянул на них, то непременно заключил бы, что они сидят и миролюбиво разговаривают о каком-нибудь обыкновенном, хотя и интересном предмете. Разве что вот чучело большое валяется. Утомилось, устало, спит. Спи спокойно, чучело.

А предмет оказался действительно интересным. Настолько интересным, настолько…

Ломакин, готовясь к встрече с господином Солоненко, помнится, загадывал: я убью его, может быть, в этот раз.

Э-э, нет. Не в этот. В другой.

Единственный козырь Ломакина – это был Гурген. Покойный Гурген. Убитый Гурген. Чисто эмоциональный козырь, сколь не изгоняй из себя эмоции, повторяя слово до обессмысливания. За друга – да. Не за деньги, не за блеф, превративший Ломакина в «мешок». Не за женщину. За друга. Да. Вот тот случай, когда убиваешь, презрев раскольниковские рефлексии.

Мать. Отец. Дети. Жена. Друг.

Мать с отцом упокоились на Волчьих Воротах. Детей нет. Жены… нет. Друг – Гурген. И Газанфар. Газик, хвала Аллаху, жив. А за Гургена он, друг Гургена, возьмет жизнь убийцы. Мусульманский Аллах лишь благословит – святое дело. А христианский Бог, даром что всевидящий, не заметит, проморгается (сам же трендел: «Не мир я принес, но меч!»), сделает вид, что проглядел.

Так что за друга – да. Но…

Жалкий ты какой-то, Слой, ущербный, никакой…

Под стволом – не врут…

Ломакин, надо признать, с ба-альшим трудом держал лицо. Он не верил. А когда поверил, все равно держал лицо – не верю. Он ведь всерьез полагал: ну, все! конец! А то лишь начало… Начало чего?…

Короче!

Гавриша били юдофобы. Гавриша подлавливали русопятые придурки-исполнители по заявкам. Заявки нынче – хоть у забора плача на Невском, хоть у бывшего музея бывшего доброго-умного-простого в Москве. Но почему бы не присобачить…

Кудимова-младшенького укололи шилом. Из ревности. Да, может быть, и скорее всего Ряба… или Колобок… или Репка… или Теремок… Геи чувственны и жестоки, и аффектированны, и нахватаны «культуры». Ах! Ступай, отравленная сталь, по назначению!… Но почему бы не присобачить…

Костанду стопанули в Пыталово, потому как вожжа под хвост попала кому-либо из радетелей Отечества. Раньше, например, вдруг объявляли месячники безаварийного движения, а тут объявили с перепою суточник бесконтрабандного пересечения… Но почему бы не присобачить…