— Разберем все по новой.

— Как держал себя оборванец в аэропорту?

— Щурился, тыкался, на меня смотрел, на фото…

— То есть неуверенно?

— Да, он явно не скакнул на меня, а стоял — опознавал.

— Так я и думала. А усы ты, Виктор, когда сбрил?

— В субботу вечером вслед за твоим уходом. Подумал, наверно, ты меня ненавидишь за усы.

— Ах вот за что. А я-то голову ломала, за что я тебя ненавижу. Так. Значит, этот трюк с аэропортом импровизировался срочно, с субботы на воскресенье. Но они не могли знать, что за эту ночь ты избавишься от усов.

— Ты права. Хотя, по-моему, моих торчащих ушей хватает для опознания.

— Дальше. Думаю, что можно вычислить по голосу хотя бы местность, акцент этого звонившего. Который не румын, не украинец, а местный негодяй.

— Кстати о румынах. Николая фамилию мы знаем?

— Кто ее может знать.

— И фотографии нет?

— Откуда у меня его фотография.

— А помнишь, ты набросочек однажды рисовала.

— Да, рисовала, это точно. Нарисовала и выбросила. Хотя погоди, я все-таки в сумке поищу.

Пока она роется в сумке, в которой содержимое целого мусорного бидона, где перемешано и стекло, и пластмасса, и прочие отходы, голова Наталии продолжает работать.

— Диалектолог, вот кто нужен. Нам нужен эксперт. Определить по акценту местность. Этот голос, он с выраженным местным акцентом, ты слышишь. Ну вот.

Наталия (техническое поколение!) отставляет сумку, хватает автоответчик и умело выдергивает кассету. Старый друг, старый надежный аппарат, с вынимаемой бобинкой. Как нельзя кстати.

Виктор вспоминает разговоры в самолете об экспертизах слюней Розы и о Черчиллевом попугае. Тогда он, Виктор, хихикал.