— Да. Им было на троих лет двести. Румяные, бородатые. Я тогда написала, что по традиции итальянцы не носят бород. Бороды в Италии воспринимаются как художественно-поэтическая неухоженность или дань уважения Фиделю. Точно как усы почти всегда — коммунистические, в память Сталина.
— За исключением моих усов, которые я ношу в память Плетнёва.
— Которые ты не носишь, а носил. Сбрил зачем-то, ты заметила, Наталия? Я как раз только что заметил.
— Точно, сбрил, забыл.
— Зачем? — вдруг вскрикивает Джанни.
— Что, сбрил?
— Нет, зачем она волокла за собой Марко?
— Думаю, просто заехать в Форте карту отдать.
— А я думаю, хуже. Испугалась, что зашла далеко. Что ты скумекаешь — бумаги бабушкины украла. Хищение. Похищение человека. Взлом. И шантаж. Это серьезная уголовка. Тогда она решила шантажировать дальше. Выменивать нашего Марко на безнаказанность для себя.
— Себя и своего подонка.
Наталия еще крепче стискивает Марко. Тот, как умеет, борется за жизнь. Джанни со смехом расцепляет ее руки. Марко, вывинтившись от сумасшедших родителей, летит через весь ресторан смотреть аквариум.
Надо ему что-нибудь заказать. Если б согласился на пармскую ветчину или на брезаолу. Но Марко непрост, клюет только на жареную картошку, а картошку сейчас жарить некому, повар ушел.
Решение найдено сообразительным трактирщиком: шоколадное мороженое. И высокий стакан с кока-колой.
— Ну, невезучий, несчастный ты мальчик, Марко, — говорит ему трактирщик. — Кормят тебя шоколадным мороженым, бедный парень.
— Да, у Любы тоже бедный парень ее друг, — в ответ выпаливает Марко. —
Никто не вслушивается в болтовню, потому что на майку Марко валится глыба мягкого шоколада, а запасную майку Джанни ему не взял.
— У меня есть, возьми, Джанни, в багажнике, там не заперто, — соображает вдруг Наталия. — Только там еще мокрое купальное пончо из бассейна, так его не бери.