— Ответьте мне только на один вопрос, — говорил он, тяжело дыша. — Вы поддержите оппозицию, чтобы сместить Грю-Эриксена?

Эрлинг Краббе поджал бескровные губы, ничего не сказав.

— Проклятье! — рявкнул Бук. — Вы ведь знаете, что он не имеет права оставаться премьер-министром. Он нарушил все мыслимые и немыслимые законы. В Гильменде действительно была расстреляна мирная семья, полиция нашла доказательства!

— У вас нет ничего, кроме слова Россинга, а он решил взять всю вину на себя…

— Россинг — козел отпущения! Причем добровольный. Через восемнадцать месяцев он снова будет в правительстве. Вы же сами все понимаете.

Краббе глянул на часы, но так быстро, что не успел бы разглядеть стрелки на циферблате. Потом попытался уйти, но Бук огромной ладонью схватил его за плечо.

— Что вы задумали? — прошипел он. — Я имею право знать.

Краббе сбросил со своего пиджака руку Бука.

— Я не собираюсь ложиться в постель с Биргиттой Аггер, не взвесив все «за» и «против». Вы же не станете утверждать, что ею движут исключительно соображения справедливости?

— Политика тут ни при чем. Просто мы должны различать хорошее и плохое…

Эрлинг Краббе с искренним удивлением смотрел на раскрасневшегося Бука, как будто увидел его впервые.

— Для вас действительно есть только черное и белое? — Он даже засмеялся. — Пожалуй, когда-то я тоже был таким. Но есть и другие цвета, и это нужно понимать.

Он вернулся на лестницу, сделал несколько шагов вниз.

— Значит, это вы разболтали? — воскликнул у него за спиной Бук, да так громко, что все обернулись к ним. — Когда я рассказал вам о признании Россинга, вы тут же, как послушная собачонка, побежали к Грю-Эриксену и все выболтали?

Краббе развернулся, на лице его было изумление и, как показалось Буку, обида.

— Что вы хотите сказать?

— Я говорил о Россинге только вам!

Эрлинг Краббе поднял бровь, ни слова не говоря.

— И еще… своим сотрудникам, — уже тише добавил Бук. — Разумеется, только тем, кому полностью доверяю.

Краббе засмеялся: