Какого черта.
Следующее слово было «защитник». Можно было легко добавить «нимф».
Эрни сказал, что у него не получилось защитить их. Он хотел. Но он слишком сильно любил их. Он хотел танцевать с ними. Танец с непорочностью, пошлый танец.
Эрни никогда не говорил четко.
В дверь постучали, и секретарь Макинтайра просунула голову в комнату.
— Мистер Макинтайр сейчас встретится с вами, — сказала она. Она посмотрела на поднос и нахмурилась: — Не голодны?
Нет, спасибо. Я думал: буду ли я когда-нибудь еще голодным снова? Письмо Эрни заменяло смерть голодом.
Макинтайр сидел в кресле. Он выглядел расслабленным: его руки лежали на коленях, но в глазах мерцали огоньки, готовые разгореться. Сквозь его темные, аккуратно подстриженные усы и бородку можно было рассмотреть улыбку.
Мэндип стоял у окна. Он нервно покачивался. Я слышал свист его дыхания даже с того места, где стоял. Он нервно щелкал пальцами по своей пятичасовой тени и беспокойно поглядывал то на меня, то в окно.
Макинтайр предложил мне сесть за большой круглый стол, которому, очевидно, было лет двести или больше. Его поверхность украшала изысканная мозаика. Скорее всего, такой стол стоил тысяч сто в плохой день на аукционе.
В кабинете Макинтайра было полно антиквариата. Я осмотрелся.
И увидел его. Змея спряталась в углу. Аскари слился с пятнистой коричневой кожей кресла, которое стояло около большого книжного шкафа. Он замаскировался.
Макинтайр быстро взглянул на Мэндипа и Аскари, потом на меня:
— Мне кажется, у нас недопонимание.
В его голосе уже не было сухих щелчков, теперь он звучал, как массажное масло.
— Если вы называете убийство моего отца и нескольких других человек недопониманием, тогда я полностью согласен.
— Мы не убивали твоего отца, Фин. — Мэндип едва мог говорить. Он боролся за кислород, как будто находился под водой.