Давид смотрел на нее и ломал голову, сколько мужчин было в ее жизни с тех пор, как родился Чарли. Молодой архитектор, вероятно, был очарован ею, и Давид ощутил острый укол чувства ревности к тем годам, когда он ничего не знал о ней и об их замечательном сыне. Он вдруг осознал, что в некотором роде она сильно изменилась: стала заметно более опытной и уверенной; побывала во многих местах и встречалась со многими людьми; хорошо зарабатывала — а деньги означали влияние, независимость и возможность выбора. Однако сущность ее осталась неизменной: она по-прежнему легко краснела, легко смеялась веселым смехом своего отца, и в ней все еще была та природная женственность, которая так привлекала его.

Она не боялась молчания, в отличие от многих женщин в «быстром» мире. И они сидели, погруженные каждый в свои мысли в сгущающихся сумерках. Давида зачаровывал огонь, который женщина развела в чугунном камине. События нескольких последних дней вымотали его, и он задремал на какое-то короткое время. Когда он открыл глаза, у женщины на коленях был кусок шкуры, и она точила свои инструменты для резьбы на гладком овальном камне. С другой части дома доносились неумелые гитарные аккорды, Чарли пел старую песню Дилана. Давид сидел неподвижно, прислушиваясь. Совсем недавно он и сам играл и пел ту же самую песню, но после того, как лишился кончика пальца и гитары, поклялся себе никогда больше не играть. Голос мальчика как раз менялся, и вибрирующий бас перемежался резким фальцетом. Давид был готов истерически расхохотаться, и в то же самое время в нем просыпалась тревожная нежность.

— Я тебе когда-нибудь говорил, что играю на гитаре? — спросил он.

Уйарасук оторвалась от работы.

— Не говорил, — покачала она головой.

— Какое странное совпадение, правда?

Она усмехнулась и вернулась к работе, и оба слушали, иногда улыбаясь, иногда съеживаясь. Вдруг послышался недовольный крик, и гитара затихла. Неудовлетворенность… как хорошо Давид знал это чувство!

Снова стало тихо, и он опять стал следить за скольжением резца по овальному камню плавными круговыми движениями. Пальцы Уйарасук направляли резец привычным движением, с бесконечным терпением, будто ей не было знакомо понятие времени и не имело значения, как долго придется точить инструмент. Давиду очень хотелось пойти поговорить с сыном, поиграть на его гитаре, послушать его то детский, то мужской голос, но у него остались вопросы, на которые он хотел получить ответы. В разорвавшейся тишине его вопрос прозвучал резче, чем он того хотел, и это испугало женщину.