— Кастинг! — орал он и то одну, то другую разворачивал из полотенца.

— Леха! Ты чего привез? Я просил свежих и молоденьких. Ты чего? Для себя эту жирбазу приволок?

— Так раньше надо было, товарищ генерал, — оправдывался Леха. — Только такие остались. Одну выпросил подороже, чисто под вас. Смотрите!

Калмычкову из своего угла было видно, как Леха сдернул полотенце с высокой худенькой проститутки. Бершадский зацокал языком.

— Вах! Вах! Удружил… — И принялся вертеть ее туда-сюда, оценивая класс свежести. Впился губами в грудь. Проститутка ойкнула от боли и матерно выругалась.

Каленым железом, с головы до пят, пронзил ее голос Калмычкова. Хмеля — как не бывало! Он взревел! Вскочил в своем углу, перевернул накрытый стол, и сметая все на пути, бросился к Бершадскому.

Тот не понял, в чем дело. Повернулся спросить, но впечатался спиной в бревенчатую стену, унесенный Калмычковским прямым в челюсть.

— Ксюня! Доченька… — кинулся Калмычков к девчонке.

Но она испугалась. Узнала в пьяном, всклоченном дядьке, возникшем посреди ее рабочего места, своего ненавистного отца. Вскрикнула и скользнула в предбанник.

Калмычков кинулся за ней, почти догнал. Но очухавшийся Леха, опустил на его голову деревянную скамью.

Все!.. Мир потух…

Бершадский поднялся, велел увезти проституток, а «этому» — дать как следует и выбросить на дороге.

«Халдеи» выполнили приказ скрупулезно. Калмычкова выбросили в сугроб на пустынном участке шоссе. Машину оставили метрах в ста от него. В пределах видимости. Если замерзнет, то вроде как с перепою. Вышел из машины и побрел куда глаза глядят.

Очнется — доползет и согреется. Как судьба…

Он пришел в сознание, не успев промерзнуть. Память вернулась сразу. Только мысли не хотели бежать в сотрясенном повторно мозгу. Сидел, тупо глядя перед собой. Водители проезжавших изредка дорогих машин не обращали на него внимания. Они вообще мало на что его обращают.

Рассвело… Ясное морозное утро. Обочина дороги. Человек в сугробе. В куртке, но без штанов и без обуви. Поленились ребята одеть. Лежит неподвижно, уставившись ввысь. В голове — одно видение. Точнее, воспоминание. То ярче, то тусклее, проступает сквозь неумолчный «Прокол!.. Прокол…»

Он не чувствует окоченевших пальцев. Его не волнует поднявшийся ветерок, обжигающий голое тело. Он горит изнутри.

Он застрял в том октябрьском вечере, когда вызвонил Женьку. Три месяца назад. В день «Большого футбола».

Он хорошо помнит день, когда «Зенит» играл с москвичами.

Все планы спутал «Большой футбол». ГУВД отправилось на стадион. А Калмычкова, как равнодушного к футболу, оставили дежурить на месте. После инструктажа стоял у выхода и смотрел, как разъезжается народ.