— Как всегда! — Женька повеселел. — А девок симпатичных навезли…

Калмычков его не услышал. Задумался о чем-то своем. Подошел к окну. В одной руке сигара, в другой — рюмка коньяку. На улице темно и начался дождь.

Это постучал в окно непривычно сухой и теплый октябрь 2005 года.

Калмычков захотел подумать: «Наконец-то, нормальная осень».

А получилось: «Я где-то прокололся!..»

Он попытался встать. Ноги онемели и не послушались. Сел, опершись спиной о снежный бруствер. Зачерпнул пригоршню снега. Растер лицо, руки. Подвернулась чистая, натаявшая во время оттепели, ледышка. Он принялся грызть и пережевывать ее, остужая водой распухший язык, горло, гася ревущее внутри пламя.

Рассвело окончательно. День собирался быть ясным…

Он верил в судьбу. В чужую злую несправедливую волю. Которую надо переиграть. В приготовленную кем-то дорогу, полную ловушек и опасностей. Иди, Калмычков, дерзай! Может, не пропадешь.

Он постарался. Напрягся, победил! Схватил судьбу за хвост! А она извернулась. Стерва! Укусила туда, где больнее всего — в сердце. «Детьми мстишь, зараза? Дочь искать бесполезно. Зачем ей такой отец? Как сиганула!.. Найдешь, вернешь, но не удержишь.

Но, жива! Жива, слава Богу!..

Начнем все сначала! Научимся жить по-новому. С учетом потерь и промахов. Да! В тридцать пять — жизнь не кончается!» Собрал в кулак остатки воли, поднялся и побрел к машине.

— Ничего… Ничего! — думал вслух. — Я не сломался! Еще наверстаю. Все будет… Я сильный!..

И правда, он сильный. И многократно еще наверстает.

До 2012 года — почти шесть лет.

Эпилог

Эпилог

Мужчина зарылся в тряпье, которым укутала его Вероника: старые половики, изъеденный молью тулуп, кусок брезента. Девчушка стащила на чердак все, что копилось по углам, что могло согреть его морозной ночью. Даже сена, приличный клок, постелила на керамзит потолочной засыпки. Сену он обрадовался особенно: мягко, тепло, а главное, отбило мышиный запах. Зимнее сено не пахнет лугами, как свежее. Но скромный дух, простой и сытный, сродни аромату хлеба, обдал его чем-то забытым, далеким, из самого раннего детства. Напомнил теткин сарай, корову, вкус парного молока. Унял тревогу. Под запах сена к нему вернулась надежда. Он успокоился, насколько позволило саднящее от вчерашних побоев тело, согрелся, и незаметно для себя уснул. Проспал недолго, пока не разбудил скрип открывшегося в полу чердака люка.

— Эй, дядя! — позвала его торчащая в проеме по грудь Вероника. — Возьми кастрюльку, супчика погрела.

Он выполз из вороха тряпья, дотянулся до кастрюльки, подтащил ее к себе. На крышке кусок хлеба и ложка. Открыл кастрюльку и втянул ноздрями парок, поднимающийся от желтой гущи горохового супа.