Спать я ложусь рано. Решив ничего не откладывать в долгий ящик, я решаю завтра же утром чуть свет выехать в бангкокский банк. 

32

32

И почему в голове застревают только негативные мысли, а светлые и добрые улетучиваются, не успев доставить и крупицы хорошего настроения? Слова Ингрид про грядущее зловещее полнолуние плотно завладели моим сознанием и вселяют сплошное беспокойство. Я сижу на носу маленького железного паромчика и нервно барабаню пальцами по своей ручной клади. Это, разумеется, — я полна бездарных штампов и ни на что другое мне не хватило воображения, — купленный мной этим утром в Бангкоке классический чемоданчик, обитый черным пластиком. (На красивую пупырчатую кожаную обивку я просто откровенно поскупилась). А в нем (о да-да, как и велел мне Стас) — новенькие и еще пахнущие краской дорожные чеки на сумму в девять с половиной миллионов. Каждый номиналом по пятьсот евро, то есть всего девятнадцать тысяч хрустящих голубеньких бумажек.

Не придя в восторг от моей идеи получить на всю имеющуюся сумму чеки, банк заставил меня провести неспокойную ночь в задрипанном и очень шумном отеле на Као Сан Роуд, два раза встретиться с заведующим отдела выплат, подписать целую тонну документов, три раза отсканировать мой непрестижный паспорт, но, в конце концов, под угрозой, что я немедленно переведу всю сумму обратно в Россию, сдался и дрожащими пальчиками вспотевшего работника, по-воровски закрывшегося в темном кабинетике, отсчитал мне запрошенное мной количество чеков.

Выйдя из стеклянного небоскреба на тридцати пятиградусную жару, я немедленно задрожала от нервного озноба. Мне казалось, что каждый встречный поглядывает на меня с интересом, каким-то шестым чувством догадываясь, подозревая, что в чемоданчике в моих руках находится столь колоссальная сумма. Ладони мои тут же вспотели и липкие пальцы скользили по пластиковой ручке чемоданчика, отчего мне мерещилось, что при нападении я не смогу его удержать, и любой подросток-воришка легко выхватит его и убежит. В памяти замелькали газетные статьи о царящей кругом нищете и распоясавшемся уличном хулиганстве. Я попыталась взять себя в руки, но у меня ничего не вышло. После смерти Стаса мои нервы уже не годились ни к черту.

Отказавшись от мысли перекусить, постоянно спотыкаясь и затравленно оглядываясь, я схватила первое попавшееся такси и рванула в аэропорт. Там озноб только усилился. Мне стало мерещиться, что меня не пустят с чемоданом в самолет, специально заставят сдать ручную кладь в багаж, где она, разумеется, потеряется. В каждом полицейском я видела врага. Когда они подносили рацию к уху и начинали в нее что-то шептать, мне казалось, что их взгляды поворачиваются ко мне, им передали информацию срочно меня задержать, и я вжимала голову в плечи и спешила укрыться в женском туалете. В конце концов, я уже не могла найти в себе сил выходить из него, и провела последний час в ожидании рейса, дрожа в обнимку с чемоданчиком на кафельном полу под умывальником. Дрожала я и в самолете, как обычно, не в меру кондиционированном; и на душном и влажном воздухе пирса, где мне пришлось еще несколько томительных часов прождать парома; и теперь вот, сидя на его носу.