Значит, королева приезжает.

Хоуден сообразил, что это поможет, очень даже поможет. Он быстро прикинул, потом сказал:

— Я объявлю об этом в палате завтра.

Сегодня было бы преждевременно. А если завтра, то на другой день после объявления об Акте о союзе это может быть понято как одобрение королевы. И завтра, хотя весть об Акте о союзе дойдет до Лондона, у Букингемского дворца не будет времени пересмотреть…

— Поступили прошения об отставке членов кабинета, — сообщила ему Милли. — От шестерых, как вы и ожидали.

Она держала скрепленные вместе конверты. На верхнем он увидел почерк Эдриена Несбитсона.

— Я возьму их в палату и вынесу на обсуждение.

Он подумал: «Нет смысла откладывать — с ситуацией надо разбираться сразу». И сказал Милли:

— Есть еще одно прошение об отставке, но держите его тут. — Из пачки бумаг, которые держал в руке, он вытянул письмо Харви Уоррендера: — Это мы подержим несколько дней.

Не было смысла рекламировать дополнительный раскол; к тому же отставка Уоррендера была не из-за Акта о союзе. Надо подождать неделю, а потом объявить об отставке по состоянию здоровья. На этот раз будет сказана правда.

В голову ему пришла одна мысль. И он повернулся к Брайану Ричардсону:

— Я хочу попросить вас добыть мне информацию. В последние несколько дней лидер оппозиции принимал неофициальную делегацию из США — двух сенаторов и конгрессмена. Я хочу знать имена, даты, места встреч, кто там был и все, что вы сумеете выяснить.

Лидер партии кивнул:

— Я попытаюсь. Это не составит труда.

Он сможет использовать эту информацию в дебатах против Бонара Дейца, решил Хоуден. Его встреча с президентом была опубликована — встреча Дейца может быть изображена как тайная акция. Если умело придать ей больший размах, от нее станет попахивать заговором. Людям это не понравится, и то, что о ней сообщит он, будет убедительным аргументом. Он отмахнулся от заговорившей совести. Бонар Дейц мог позволить себе быть снисходительным, а премьер-министр, будучи лидером, борющимся за свою жизнь в политике, этого позволить себе не может.

Эллиот Проузи взволнованно произнес:

— Время…

Хоуден кивнул. Он вошел в кабинет и закрыл за собой дверь.

Маргарет, стоявшая у окна, с улыбкой обернулась. Некоторое время назад, когда ее выпроводили из приемной, она почувствовала себя исключенной из разговора, понимая, что будет сказано нечто, не предназначенное для ее ушей. В известном смысле таков рисунок ее жизни — существовали барьеры, за которые она — в противоположность Милли Фридман — никогда не допускалась. Но возможно, в этом она сама виновата — ее не увлекала политика, да и в любом случае время для протестов давно прошло. Она мягко сказала: