А у Джеймса Хоудена голова шла кругом. Трудно было даже понять, о чем надо прежде всего думать. Они с Харви Уоррендером никогда не были близкими друзьями, но многие годы были коллегами…

Он спросил:

— Как это восприняла жена Харви?

Бонар Дейц протер тряпочкой стекла очков и надел их. Он ответил:

— Теперь, когда все позади, она на редкость спокойна. В известном смысле ей даже, кажется, легче стало. Я представляю себе: нелегко жить с таким.

— Нет, — согласился Хоуден, — не думаю, чтоб это было легко.

С Харви Уоррендером никому не было легко. И Хоуден вспомнил слова Маргарет: «Я иногда думала, что Харви немножко того». Он тогда с ней согласился, но ему и в голову не приходило…

Бонар Дейц тихо произнес:

— Можно не сомневаться, я полагаю, что Харви будет признан ненормальным. Они обычно не спешат с этим, но в данном случае это, похоже, чистая формальность.

Хоуден тупо кивнул. По привычке он поглаживал пальцами нос.

— Все, что необходимо, мы постараемся оформить в палате так, чтобы вам было легче, — продолжил Дейц. — Я дам указание моим людям, и будет очень мало сказано. В газеты это, конечно, не попадет.

Нет, подумал Хоуден, газеты все-таки соблюдают приличия.

У него появилась одна мысль. Он провел языком по губам.

— Когда Харви… бесновался… он что-нибудь говорил?

Лидер оппозиции покачал головой:

— По большей части что-то бессвязное — отдельные слова, какие-то отрывки латыни. Я ничего не мог понять.

— И… больше ничего?

— Если вы думаете об этом, — спокойно произнес Бонар Дейц, — пожалуй, вам следует взять это сейчас.

И из внутреннего кармана пиджака он вынул конверт. На нем значилось: «Достопочтенному Джеймсу М. Хоудену». Хотя надпись была сделана неровным размашистым почерком, это был почерк Харви Уоррендера.

Хоуден взял конверт и стал его вскрывать — руки у него дрожали.