«Интересно, а откуда Надя знает такие подробности?» — поразился я.

— Я преподавал в Софии, — поправил я Ханса.

— После защиты диссертации ты здорово пошел в гору! — похвалил он меня.

— И ты пошел туда же, как я понял от Нади.

— Сейчас я топчусь на месте, — признался Ханс.

— Это долго не продлится, — утешил я его.

— Не знаю, не знаю, — вздохнул он. — Душевные травмы заживают медленно. Если иллюзии теряешь так болезненно, то что говорить о потере Денниса.

Я не знал никакого Денниса и спросил, кто это?

— Так Надя тебе не рассказала… — Ханс не столько удивился, сколько задумался вслух. — Деннис — наш сын. Он умер два года назад. Острый менингит.

— Странно, что Надя ни словом не обмолвилась об этом, — только и мог сказать я.

Ханс не удивился и в этот раз.

— Так часто бывает: когда один из родителей много говорит о смерти ребенка, другой — особенно сдержан, — сказал он. — У нас так получилось, что говорящей половиной стал я.

— Тогда Наде должно быть труднее, чем тебе.

— Не думаю. Это я топчусь на месте, а не она. Ее жизнь пошла дальше. Теперь ее увлекло пение. Она поет в капелле Омнибус. Очень своеобразный ансамбль: обертонное пение. Слышал о таком? Это такая манера пения, когда голос звучит вместе со своим резонансом в гортани.

— Так поют монахи-буддисты на Тибете, — заметил я.

— Правда? Первый раз слышу. Я знаю только, что обертоны использовались в грегорианском пении и что современным авторитетом в этом деле признан немец Микаэл Веттер. Его ученик, кстати, и основал Омнибус. Это активный коллектив, надо сказать. Они регулярно ездят на гастроли, только что побывали в Москве.

— Надя мне о Москве говорила.

— Ах Москва! — воскликнул Ханс сентиментально. — Сам я там с 1982 года больше не бывал. Ну уж ты в Москву, конечно, ездишь?

— Да нет, и мне не приходится. Но я туда собираюсь в ближайшее время.

— Уж не вместе ли с Надей? — засмеялся он. — Так бы сразу и сказал.