— Я считаю, что это будет очевидно, — упорствовала Энн.

Стрикланд лишь рассмеялся в ответ.

— Не принимай все за чистую монету. Это будет всего лишь картина.

Какое-то время они сидели в залитой солнечным светом комнате и пили чай.

— Сочтем это за день жизни. Ты согласна?

— В общем-то, нет, — ответила Энн. — Я стараюсь жить ради будущего. Правда, я не совсем верю в то будущее, ради которого живу.

— Аналогичный случай. — Стрикланд, говоря это, имел в виду себя.

48

48

Браун кое-как привел каюту в порядок и почувствовал сильную усталость. Было трудно сосредоточиться. Болела рука. Он предполагал, что, наверное, упал в какой-то момент шторма. Радиоприемник продолжал работать — из него доносились новости из Кейптауна и сообщение о гонке, нестройно продвигавшейся на запад. Фоулер и Кервилль шли чуть ли не впритык друг к другу в пятидесятых широтах, преодолевая тот же шторм, из которого недавно вырвался Браун. Северо-западнее, отделенные друг от друга не более чем сотней миль, находились Деннис, Рольф и Сефалу. Яхта Хэлда серьезно пострадала в сороковых широтах, и теперь он в компании с еще одним американским участником направлялся к побережью Аргентины. Браун изумился, когда понял, что сам он за тридцать шесть часов преодолел четыреста десять миль.

Теперь он шел широким левым галсом, забирая северо-восточнее. Над головой висело пестрое небо, в барашках. Ветер был сильный, но вполне приемлемый. Он наполнял паруса и поигрывал на бесполезном фибергласе внизу, как на дешевой гармошке. Чтобы судно не развалилось, Брауну пришлось смастерить стяжки из попавшейся под руку проволоки и запасных талрепов. Но он знал, что следующего шторма яхта не выдержит, она просто развалится на куски.

Все еще находясь под впечатлением бури, он поймал себя на том, что раздумывает, что же такое гонка. Отрывы и преследования. Игра. И если ты способен пребывать в непрерывном движении, то это могло быть вполне пристойным образом жизни. Игра — это единственное, что делает вещи серьезными или придает им некоторую определенность. Чтобы прослыть серьезной личностью, необходимо было предаваться одной из них.

Подобные размышления успокаивали его. Но, по трезвым рассуждениям, он понимал, что гонка для него скорее всего проиграна, и это приводило его в такую ярость, что он не мог ни спать, ни есть. И вообще сон и аппетит посещали его все реже.

Однажды, к его радости, день сменился ночью, хотя и короткой. Потемневшее небо над головой показалось ему восхитительным. На нем не было видно даже звезд. В полной темноте звонок Даффи явился полной неожиданностью.