Это был он — его голос я слышал, когда он притворялся отцом Эшли. Тот самый засранец, который сказал мне, что они засиделись допоздна, ели пиццу и смотрели фильмы с Фредди Крюгером.
— Где она?
— Это же наша дверь! Мать
— ГДЕ ОНА, ТЫ, МАЛЕНЬКИЙ УРОД?
Попятился:
— Она… она на работе.
— Не твоя мать. Кети. Где моя дочь?
— Ой, твою мать… — Он повернулся и рванул в ванную комнату. И захлопнул за собой дверь. — Ох, мать твою, твою ты мать…
Слабый клацающий звук, как будто защелкнулась маленькая задвижка.
Я открыл ближайшую дверь справа: небольшая кухня, вся заваленная коробками от пиццы и остатками разогретой в микроволновке жратвы, на полу пирамида пустых банок из-под пива.
Следующая дверь: двуспальная кровать, заваленная одеждой, небольшой туалетный столик, превращенный в святилище, набитое кремом для лица, духами и косметикой.
Дверь в конце прихожей вела в гостиную с большим телевизором в углу, коричневым диваном и кофейным столиком: забитая окурками пепельница рядом с пачкой «Ризлы»[93] и пакет с табаком для самокруток.
За четвертой дверью скрывалась еще одна спальня, меньше, чем первая, стены завешаны теми же самыми плакатами, что и у Кети. Только у Ноа не было диснеевской Русалочки.
Смятое покрывало на одеяле, джинсы, футболки, носки и «боксеры» разбросаны по полу… И пара красных трусиков с белыми черепом и скрещенными костями.
Проверил платяной шкаф — Кети в нем не было.
Вернулся к ванной.
Изнутри доносился приглушенный голос:
— Денни, придурок чертов, возьми трубку!
Дверь в ванную слетела с нетель еще легче, чем входная. Она рухнула в ванну, сорвав со штанги штору.