Без его тяжелого тела Мари-Женевьева всплыла на поверхность. Задыхаясь, она смогла вдохнуть немного воздуха, хотя и нахлебалась воды. Если бы не течение, она бы утонула. Но река вынесла ее на берег.
Первые два дня в Париже не оказались для нее настолько эмоционально тяжелыми, как она ожидала. За последние пятнадцать лет в городе произошло столько изменений, что воспоминания Мари-Женевьевы растворились в потоке новизны.
На третье утро она так расслабилась, что когда их карета переехала через Сену у Понт дю Карусель, Мари-Женевьева загляделась на молодую женщину, пытавшуюся сладить со своими тремя малышами, и не заметила, где они находятся, и не спросила, куда едут.
Карета повернула на Рю де Сен-Пер и остановилась напротив дома.
Мари-Женевьева повернулась к мужу.
– Где мы?
– Сюрприз.
Она никогда не говорила ему о Л’Этуале.
– Я не понимаю!
Неужели он не заметил ее паники? Почему он улыбается?
– Слышал, что у них самые лучшие духи во всем Париже. Хочу купить тебе кое-что на память о поездке.
– Это слишком дорого. Мы и так сильно потратились. – Она смотрела на мужа, но за его спиной через окно кареты видела дверь парфюмерного магазина, через которую ходила сотни раз. Дверь открылась, и кто-то вышел. Поначалу ей показалось, что это Жан-Луи Л’Этуаль. Высокий, седовласый, с такими голубыми глазами, что она разглядела их на расстоянии.
Он заметил карету, заглянул внутрь, посмотрев прямо на нее.
И все же здесь водились призраки. Жиль погиб в Египте, когда она была совсем юной. Его давно не было в живых.
Но человек, смотревший на нее, как на привидение, был жив.
Их взгляды встретились. На несколько секунд Мари-Женевьева забыла, что замужем, что у нее двое детей и что она сидит во взятой напрокат карете рядом с супругом. Звук, сорвавшийся с ее губ, был похож на рыдание, смешанное со смехом.
– Ты в порядке,
– Мне нездоровится…