Это оказалась голова Тяти-Тяти – застывшая, словно восковая маска, с искаженным мукой лицом и вытекшими черными глазами. Рот мертвой головы был раззявлен в беззвучном вопле.

– Аааа…

Медный закричал. Улльра в его руке внезапно расплавилась, раскаленный металл облил пальцы страшным жаром, обжег их. Бронза стекла на песок тяжелыми каплями и моментально собралась снова, воедино. Улльра, точно живая, злой светлой каракатицей прыгнула на угли, потом на мертвое лицо Тяти-Тяти, а потом… Потом тот, стоящий над ними, вытянул руку, детально неразличимую, бледную, как и его лицо, а улльра совершила последний прыжок – в ладонь этого черного человека.

Пальцы Медного обожгло дикой болью, будто ему отрубили их все одним ударом. Боль вошла в мозг, испепеляя его. Он снова закричал, корчась, но закричали и все остальные. Вопль разнесся по трюму, запрыгал мячиком. А из центра костра, окружая отрезанную голову страшным венцом, выметнулось пламя. И сразу же страшный удар подбросил посудину. Песок ушел из-под ног. Медного швырнуло об стенку…

За рубкой вспух огненный шар, в щепки разломив ее и расшвыряв вокруг горящие куски дерева. Это было словно отклик на действие, недавно свершившееся здесь: «Вы хотели ходить по углям? Так я брошу огонь под ваши голые ноги…»

Они метались внизу, окруженные стеной пламени. Откуда в проржавевших баках оказалось это количество топлива, горевшего клокочуще и нестерпимо жарко? Медного кто-то подсаживал, тянул. На палубе, по которой невозможно было ступить, мгновенно раскалился металл.

Ребята прыгали в воду. А над ними, по сходням, в языках огня, не трогающего и не жгущего, медленно спускалась фигура в черном, теперь уже хорошо видная, в балахоне, в каком-то островерхом колпаке… И за ней – еще одна.

Медный чуть не захлебнулся. Но, превозмогая боль, поплыл к берегу. Он с ужасом видел, как этот дырявый сухогруз, волоча по песку якорную цепь из расколотого каким-то чудовищным ударом бетонного куска, отделялся от берега, пылая. И хотя тут не могло быть течения, но что-то подводное несло его дальше вопреки всем законам логики и физики, прямо в скопище таких же, потерявших способность держаться на воде гнилых судов.

Хлебая горькую, пахнущую мазутом воду, Медный выкарабкался на берег. Он видел, как по дорожке уходил ЭТОТ, а с ним – она… Осипшим, обожженным горлом Медный окликнул ее.

На судне бухнуло, полыхнуло, накрыв его облаком удушливого дыма. Медный повалился на прибрежный песок, задыхаясь. И тут он ощутил, как ему надвинули бандану на глаза, как стянули череп чьи-то маленькие, но стальные, крепкие руки. Чье-то обнаженное тело опустилось на него и стиснуло жесткими голыми пятками его бедра. Его губ коснулись другие губы, очень горячие, мягкие, как плавящаяся резина, залепили их, и язычок вошел в его рот в долгом и страстном поцелуе. Он не видел ничего, а точнее – видел только странный рисунок: чернильный венец, наполовину срезанный, знак Не-Рождения, на квадрате очень нежной, бархатистой кожи… А когда этот ад кончился, он услышал: