— Черный. Ни сливок, ни сахара не кладите.

— Да, да, сэр. — Стюард кивнул и вышел.

Проклятие, подумал он. Ну и ночь была. Перед ужином был только виски. Потом бордо, замечательное бордо под прекрасно приготовленного ягненка. Потом портвейн. Точно, был и портвейн.

События вчерашнего вечера медленно всплывали в его памяти. Что еще? Ах да, был какой-то спор с этим выскочкой Тейтом, вызов на дуэль. Но тот так и не явился. Совсем неудивительно.

Потом появился Бэлфор. Американский летчик-истребитель, который был одним из его самых близких друзей во время войны в Заливе. Они вместе лежали в госпитале и стали близкими друзьями.

Сидя в лунном свете на корме «Кеннеди», Хок сделал то, чего никогда прежде не делал. Он открыл свое сердце другому человеку.

Бог знает, как долго они сидели там. На него нахлынули счастливые воспоминания о родителях и тех почти забытых годах на острове Грейберд, когда мир еще был волшебным местом. Он говорил об Эмброузе и о том, как его дорогой друг пробовал помочь ему. И о Вики, конечно, о том, как он любил ее и как потерял.

Наконец, испытывая облегчение, оттого что наконец-то выговорил все наболевшее, он замолчал и лишь пристально глядел на звезды, обретая мир и спокойствие, которые они предлагали.

Именно тогда он понял, что совсем забыл, почему оказался на палубе. Ах да, точно, ожидал того невыносимого типа, с которым они договорились встретиться на палубе. Он не стал ждать дальше, пожелал спокойной ночи Дэвиду Бэлфору и спустился в свою каюту. По крайней мере, это судя по всему имело место, поскольку сейчас было утро и он был на борту авианосца.

Он вошел в крошечный гальюн и стоял, оперев обе руки о нержавеющую раковину. Чертовски сильно перебрал вчера, надо же было так напиться. Первый раз за все последнее время допустил такое. Надрался, как последний алкаш! Он чувствовал себя ужасно, глядя в зеркало на отражение мутных, покрасневших глаз. Но вдруг увидел под двухдневной щетиной, которую он только что собирался сбрить, едва заметную улыбку.

Настоящую улыбку.

Значит, он не чувствовал себя так ужасно, как на самом деле должен был чувствовать. В конечном счете, боль потери Вики была сейчас заперта в несгораемом шкафу его сердца. Он запирал туда свое горе и прежде. Но это новое чувство, спрятавшееся внутри, совершенно застало его врасплох.

Странно, думал Алекс, снова посмотрев в зеркало. Он чувствовал невообразимую легкость.

Нет, даже не совсем легкость. Воздушность.

Алекс знал себя достаточно хорошо, чтобы понимать — он едва ли был глубокомысленным человеком. В его мире наряду с правыми и неправыми были еще две категории людей. Те, кто плывет, и те, кто ныряет. Алекс относил себя к тем, кто всю свою жизнь счастливо плывет вперед. Нырять, как он считал, опасно. И эта «морская» перемена, которую он ощущал внутри, тем более удивляла и озадачивала его.