— Дурная она, — произнесла Петровна извиняющимся тоном. — Вы не серчайте, знаете ведь…

— Знаю, — ответила Альтера.

Она подумала, что Яне по прозвищу Полька, белобрысой, хорошенькой и фигуристой воспитаннице интерната для умственно отсталых детей, Терция могла бы найти иное применение, нежели гнить в заброшенном, отсыревшем и темном здании бывшей больницы, но знала, что это невозможно: никто из обитателей Виллы, посвященных в ее мрачные тайны, не мог покинуть это место иначе, как через смерть. Таково было условие договора. Точнее, одно из условий.

Четыре года назад гордая собой Прима собрала их — Альтеру, Терцию, Керу — и сообщила, что получила от Бабушки очередное свое откровенье. У них теперь будет постоянное место для ассамблей, и не нужно бродить по подвалам умерших заводов, руинам домов в центре города и пустующим деревням, где однажды пришлось отбиваться от стаи бродячих собак. Альтера подумала было, что подруга все же решилась проводить шабаши в крипте, над могилой старухи, но нет. В крипту Прима не допускала: это было ее святилище, о котором знали только она сама и Альтера, хранившая, в знак особого расположения, запасные ключи от подвальных дверей. Речь в откровении шла о Вилле Боргезе. Они пришли сюда ночью, вчетвером, но дом уже не был пустым: здесь жило с десяток бродяг под предводительством тогдашнего коменданта Бабана, хмурого, бородатого мужика, по слухам, когда-то солдата, в свое время повидавшего виды. Переговоры были короткими: обитатели Виллы признали власть ковена, осознав свои выгоды и последствия несогласия. Условия заключенного договора соблюдались неукоснительно: бродяги поддерживали на Вилле порядок, охраняли подвал от чужих, помогали, служили, чем были способны, выполняя разные поручения, а ковен помогал им деньгами и гарантировал неприкосновенность жилища. Через год Бабан умер, перерезав себе глотку осколком стекла, и его место заняла Надежда Петровна, сколотившая здесь свой маленький, жуткий конклав.

— Ты тоже ступай, — велела Альтера. — Скоро остальные приедут, проводишь. Потом жди у кладовки, когда я поднимусь за ребенком.

Надежда Петровна не уходила; поставила сумку и мялась в дверях с ноги на ногу.

— Тут такое дело, госпожа Альтера…хотела, в общем, спросить…

— Чего тебе?

— Да вот, узнать…можно ли еще денежек нам немного? Потратились в этом месяце, да Михалыч тут со своими язвами, лекарства нужны, мази, антибиотики…

Альтера вздохнула.

— Ох и жадная ты, Петровна. Вы же телефоны продали вчера, дорогие, сама говорила, разве нет? Это не считая денег, которые у тех мужиков забрали. Мясом, опять-таки, запаслись. Да и месяца еще не прошло, как мы тебе выдавали, забыла?