Но это было страшно. Рука Барби так сильно задрожала над шкатулкой, что она сама взяла одну из черных сигар и зажала ее в пальцах Барби. Он пробормотал слова благодарности и, ничего не видя перед собой, двинулся к двери.

При всей своей растерянности, однако, он умудрился прочитать монограмму, выгравированную на золотой шкатулке. Там были буквы П. Т. И такой же толстой черной сигарой с заостренным концом однажды его угостил Трой. Открыв дверь, Барби попытался стереть застывшую маску со своего лица и повернулся к девушке.

Та стояла и смотрела на него, затаив дыхание. Может быть, ее глаза блестели лишь от жалости, однако ему почудился в них сардонический огонек тайного ликования. Зеленый халат немного распахнулся, обнажив белую шею Эйприл, и ее дерзкая красота подействовала на Барби так, как будто в него всадили нож. На ее бледных губах заиграла взволнованная улыбка.

— Подожди, Барби! Ну, пожалуйста…

Но он не стал ждать. Он не мог вынести ни видимой жалости, ни предполагаемой насмешки. Этот безрадостный серый мир, состоящий из сомнений, поражений и боли, был выше его сил, и Барби снова затосковал по безграничной силе тигра.

Он захлопнул за собой дверь и, швырнув на землю жирную сигару, раздавил ее каблуком. Преодолевая слабость, он вызывающе прямо зашагал к лестнице. «Не надо чувствовать себя обиженным, — говорил он себе. — Ведь Трой годился ей в отцы, а двадцать миллионов без труда компенсируют разницу в двадцать лет. К тому же Трой, вероятно, увидел ее первым».

Барби медленно спускался по лестнице, пробиваясь через серый туман боли. Сейчас не имело значения, видит ли его дежурный, и Барби бесцельно побрел вон из вестибюля. «Может, она и права, — бормотал он про себя, — может, и надо пойти к доктору Гленну».

Ибо он не знал, как вернуться в радостную свободу своего сна. Это было возможно только ночью, так как дневной свет разрушал структуру, созданную свободным умом. Он не мог больше выдержать эту полужизнь в период бодрствования с ее нестерпимым сплетением ужасов и горя, боли и раздумий, усталости и дикой тоски, мучительной неизвестности и ошеломляющей паники.

Да, решил он, надо обратиться к доктору Гленну

Он недолюбливал психиатрические учреждения, но Гленнхейвен считался одним из лучших в стране, а молодой доктор Арчер Гленн, как и его отец, слыл выдающимся первооткрывателем в новой науке психиатрии.

«Тайм» однажды посвятил ему три колонки, вспомнил Барби, где были описаны его оригинальные исследования в области корреляции психических и физических отклонений и его собственные блестящие изыскания в отношении революционных психиатрических методов наркосинтеза, над которыми он работал во время войны, когда служил во флоте.