Зажав рот ладонью, с ужасом смотрю на большую стеклянную бутыль, в которой плавает голова. Длинные светлые волосы, распахнутый рот, белесые волокна на месте порванных сухожилий. Отчего-то сразу понимаю, что голова настоящая, а не очередной Вольдемаров муляж.

– Вижу, вы оценили мою скромную коллекцию, – потирает руки Старуха. – Начнем же экскурсию.

Подойдя к первому шкафчику, она костяшками пальцев стучит по стеклу, словно пытаясь привлечь внимание содержимого.

– Люся. Двадцать восемь лет. Нападение на Петра Евгеньевича. Если бы череп не оказался крепче того булыжника, который она опустила ему на голову… Кажется, ты ей голову оторвал?

– Нет. Этой отгрыз, – подает голос Мордоворот.

– Ну да, ну да… И съел остальное.

– Только попу. Больше там есть нечего было.

Несмотря на абсурдность реплик, которыми обмениваются похитители, мне становится дурно от понимания, что они, возможно, не шутят. Есть, конечно, никто не ел, но вот горло перегрызть мог. От человека с такими глазами ожидать можно чего угодно.

– Следующий экспонат, – продолжает Великая Екатерина, переходя от шкафчика к шкафчику, словно перекормленная утка. – Толик. Сорок восемь лет. Попытка побега. Никчемный, в общем-то, экземпляр – жалко только потраченного времени. Бывший наркоман, как выявил медосмотр. Только утилизировать. И попытка никчемная. Пользы от него не предвиделось, вот только лучше бы сам голову разбил – хлопот меньше.

– Этого казнили публично, – вставляет плешивый Призрак.

– Отделив голову от тела путем скручивания. Тело привязали к стулу, на голову надели аквариум с ручками, за которые и вращали оный, вместе с содержимым, вокруг своей оси. Может, сегодня продемонстрируем?

– Как скажете, Великая Екатерина, – пожимает плечами любитель поэзии и дамских романов.

– Я подумаю.

«Зачем нас здесь собрали?» – стучится в голове мысль. Она столь настойчива, что пробивается даже сквозь стену леденящего ужаса.

Перейдя к следующему экспонату ужасного музея, Старуха смахивает платочком пыль.

Большая бутыль вроде тех, что в деревне бабушка вино ставила играть, заполнена серой массой.

– Зина, – дрожащим от ненависти голосом сипит Екатерина. – Семнадцать лет. Убийство доченьки, моей родной доченьки… и попытка побега. Коварную мразь заживо пропустили через мясорубку. Господин Кнут срезал мясо с рук, потом с ног и превратил в фарш. Медленно, неспешно. Под вой подыхающей убийцы и мерный скрип мясорубки. Скрип, скрип. За тебя доченька…

Не вынеся ужасного зрелища, желудок взбунтовался. И не только у меня.

Ослепнув от слез, давясь желудочным соком и кашлем, корчусь под ударами плети.