Я снова подаю голос:
– А если начать поиски? Не вариант?
Каменин явно разозлился, что я вообще посмела заговорить с ним и мне требуется объяснять очевидные вещи. Вполне вероятно, что он, заявившийся из теплого дома, такой чистый и аккуратный, видит на моем месте просто рыжую свинью, поднявшую голову из вонючей лужи. Но и со свиньей он вежлив.
– Даже если бы у него был шанс… Линия партии требует корректировки. Последнее выступление товарища Глински было
Я слышу щелчок. А затем выстрел.
Да, это выстрел, который почти сразу тонет в поднявшемся крике. Каменин, схватившись за ухо, шарахается в сторону, наваливается на стол и опрокидывает чайник. Между скрюченных пальцев текут быстрые струйки крови.
Гамильтон опускает пистолет. Искаженное выражение бледного лица сменяется прежним – усталым и отрешенным.
– Советую подождать с выборами. У меня многозарядный ствол.
«Свободный» отворачивается. Каменин шипит от боли, буравя взглядом его спину.
– Вы поплатитесь. Обещаю. Вы…
– Но не сегодня? – Он смотрит на него, и я вижу абсолютно спокойную «южную» улыбку. Ту, которая так давно не мелькала даже на газетных полосах.
– Мистер Гамильтон!
Другая дверь распахивается. Несколько телевизионщиков деловито начинают втаскивать в помещение аппаратуру.
– Вы готовы к эфиру? Видимо, только вы уполномочены…
– Эфиру? Ах да… да.
Каменин, ругаясь сквозь зубы, уходит обратно в зал съездов. Щелкает запертый засов, на ручке двери и на полу остаются красные подтеки. Дэрил снова устраивается на диване поудобнее.
– Крысы… не думал, что они так легко отрекутся… – Он задумчиво переводит глаза на «свободного». И уважительно прибавляет: – Вы стреляете, наверно, почти так же хорошо, как он. Ему бы точно понравилось.
Едва ли Гамильтон это слышит. Он все еще смотрит куда-то в пустоту.