Пожарный повернул голову и посмотрел на нее с тревогой и удивлением.

– Я знаю об этом уже какое-то время, – сказала Харпер. – И видела ее однажды. В огне. Я знала, что там, в печке, есть что-то, в чем вы поддерживаете жизнь. Но это не может быть человек. Оно не может осознавать. У пламени не бывает сознания.

– У спор бывает. Поэтому и феникс кажется живым. Он и есть живой. Он – часть меня. Как рука. Тело Сары сгорело, но девушка в огне остается. Пока я поддерживаю огонь, какая-то несгораемая часть ее жива.

– Вам надо поспать.

– Вряд ли я смогу. Пока запястье так ноет. И еще. Может быть, я не просто хотел рассказать. Может быть, я хотел, чтобы вы услышали. Прежде чем пойдете по той же дорожке и убьете себя, как она.

16

– Она сразу влилась в Свет. Быстрее всех, кого я знаю. Через четыре дня после того, как появились явные отметины, она светилась с нами в церкви, излучала свет и радость. Знаете, какой прекрасной может быть чешуя? Рядом с другими Сара была как молния рядом со светлячком. Это восхищало и немного пугало. Она была сильнее всех нас. Играла на органе, а потом никто не мог вспомнить собственного имени – только ее имя. Часами после единения в Свете люди бродили и разговаривали, как она, двигались, как она.

– Сейчас Кэрол так же действует на людей. – Харпер немного подумала и добавила: – И Алли, кажется. Хотя в меньшей степени.

– Сара хотела, чтобы я показал ей, как поджигать себя, как метать пламя. Она хотела научиться посылать свое сознание в путешествие вместе с огнем. Тогда я уже создавал феникса для спасательных операций, а Ник запускал горящих воробьев, чтобы искать инфицированных. Но я не стал ее учить. Я сердился. Сердился и боялся. Одно дело – заразиться случайно, а другое – заразить себя намеренно. Впрочем, она не отставала. Припомнила мне все хвастовство, зазнайские лекции, всю мою самонадеянность. Если ее девятилетний сын и любовник могут спокойно метать огонь, значит, это безопасно и для нее. Я же сам заявлял, что не променяю чешую ни на что, что я рад быть носителем. Разве все мы не повторяем каждый день в церкви, что мы счастливы? Как мог я желать этого для себя и отказывать ей? Она видела, что я сражаюсь за больных, и хотела сражаться бок о бок со мной. Как я могу упорствовать?

Чем больше она говорила, тем больше я тупел. Я ненавидел ее, себя и весь мир. Я заболел от злобы. Я ведь очень многого не знал. Только два человека умеют метать огонь, не обжигаясь, – Ник и я. Я отказался учить Алли, хотя она часто подкатывала ко мне. У меня были серьезные причины для отказа. Да вот, хотя бы: а что, если полностью подчинить себе драконью чешую могут только люди с игрек-хромосомой? Звучит, конечно, как мужской шовинизм, но природу никогда не интересовало равенство полов. А если нужна определенная группа крови, чтобы все получилось? Или особенность ДНК, как у тех, кто невосприимчив к ВИЧ – мутация лишила их рецептора, необходимого для заражения.