Мальчик медленно открыл глаза и зевнул во весь рот.

«Извини, – показала руками Харпер. – Спи дальше».

Ник не обратил внимания и показал: «Он снова просыпался».

«Надолго?»

«На несколько минут. Он назвал мое имя. Губами, не пальцами, но я понял».

«Он говорил еще что-нибудь?»

Ник помрачнел.

«Спросил, где моя мама. Он не помнит, что она умерла. Я не стал ему говорить. Сказал – не знаю, где она». Ник отвернулся и стал смотреть в окно – на кровавое солнечное утро.

Драконья чешуя перестраивает физиологию человека так, что он может дышать даже в густом дыму. Но она не может ничего поделать с твоим горем, не может облегчить дыхание, когда четырехсотфунтовая вина сдавливает твою грудь. Харпер хотела сказать Нику, что он никого не убивал. Что винить себя за то, что случилось с матерью, не умнее, чем винить гравитацию, когда человек, шагнув из окна, падает с десятого этажа. Нет смысла винить и маму – выходя из окна, она всем сердцем верила, что умеет летать. Смерть от чумы в конце концов – не наказание за грехи. Люди становились дровами, зараженные праведники и нечестивцы горели все вместе, огонь не делал различий.

«Он еще многое вспомнит», – показала она Нику.

«А что-то не вспомнит?»

«Что-то не вспомнит».

«Например, кто пытался его убить?»

«Дай ему время, – показала она. – Постепенно он вспомнит больше».

Ник нахмурился, потом показал: «Он сказал, что хочет поговорить с вами. Только сначала ему нужно еще поспать».

Харпер улыбнулась:

«А он сказал – сколько?»

«До вечера».

«Он так и сказал?» – уточнила Харпер.

Ник торжественно кивнул.