– Милая, что ты! Не нужно плакать.
– Милая, что ты! Не нужно плакать.
Мама поднимается с кресла. Забыв сунуть ноги в плюшевые домашние тапочки ядовитого горчичного цвета, которые мне безумно нравится примерять, пока никто не видит, мама присаживается возле меня на корточки и крепко прижимает к груди. Ее правая рука заботливо скользит по моей голове с растрепанными косичками, на концах которых дохлыми белыми хомяками висят банты.
Мама поднимается с кресла. Забыв сунуть ноги в плюшевые домашние тапочки ядовитого горчичного цвета, которые мне безумно нравится примерять, пока никто не видит, мама присаживается возле меня на корточки и крепко прижимает к груди. Ее правая рука заботливо скользит по моей голове с растрепанными косичками, на концах которых дохлыми белыми хомяками висят банты.
– Я не ругаю тебя, милая. Лиза, нам просто нужно постараться, чтоб твои тетради стали похожими на вселенную с миллионом солнц. Ты ведь любишь солнечные дни? – мама отстраняется и дарит мне улыбку.
– Я не ругаю тебя, милая. Лиза, нам просто нужно постараться, чтоб твои тетради стали похожими на вселенную с миллионом солнц. Ты ведь любишь солнечные дни? – мама отстраняется и дарит мне улыбку.
– Да, – бормочу сквозь слезы и обвиваю вокруг ее тонкой шеи свои ручонки…
– Да, – бормочу сквозь слезы и обвиваю вокруг ее тонкой шеи свои ручонки…
Это одно из безвредных, казалось бы, воспоминаний не прошло для меня бесследно. Мне больше никогда не хотелось слышать ТЫ в подобном контексте. Я была ребенком, и словосочетания «ты такая умница» или «ты такая красавица» мне нравились куда больше этого «как ТЫ можешь». Но, к сожалению, жизнь не строится на одних похвалах. Каким бы ангельским ребенком ты ни был, мир, окружающий тебя, кишит демонами.
ТЫ
ТЫ
Учиться лучше после двадцать седьмого ноября тысяча девятьсот девяносто третьего я не стала. В этом плане я ничуть не отличалась от своих сверстников – мое чистописание было «грязнописанием», математика – кибернетикой, а пение… То, что я до мелочей запомнила продемонстрированные нам портреты бородатого Чайковского и лысоватого Шаинского, никак не отразилось на моей способности правильно воспроизводить мелодии. Я не была круглой двоечницей, но и с отличниками не имела ничего общего.
Несмотря на то что я не блистала умом и сообразительностью, люди умудрялись находить что-то уникальное в девочке с диагнозом – гипермнезия. Повышенная способность к запоминанию и воспроизведению информации приводила в восторг многих, но на этом мои таланты заканчивались. Я легко могла вспомнить, что на мне было надето третьего мая тысяча девятьсот девяносто второго года (девяносто третьего или восемьдесят девятого, не суть), какой в этот день была погода и что мама готовила на ужин, но мне с трудом удавалось выучить стихотворение, а тем более таблицу умножения. Моя память работает по собственным правилам, которые я не в силах контролировать. Лучше всего мне запоминаются МОИ внутренние ощущения и чувства, МОИ переживания, прожитые МНОЮ дни.