Родители жены очень интеллигентно держали меня на дистанции. Да и я не представлял, как я смогу этих чужих мне людей, называть «мамой и папой». Я их звал по имени и отчеству, а они меня — Виктор. Я решил пока пощадить их нервную систему, а поэтому о своих планах, приехать сюда жить и работать, не распространялся. Ирина с родителями постоянно шушукались, а при моем появлении, переводили разговор на посторонние темы. Я в их души влезать не собирался. Ирин отец — Тимофей Митрофанович, инвалид войны второй группы, был без одной ноги. Ходил на протезе. Но каждый год ходил на комиссию, которая проверяла, не отросла ли нога. Убеждались, нога, по-прежнему отсутствует и продлевали вторую группу инвалидности еще на год. Ее мать — Любовь Семеновна тоже инвалид второй группы, но по общему заболеванию. За что конкретно ей дали инвалидность, я понять не мог. У нее болело все, и жаловалась она на все органы. Очень мужественная женщина. Жаловалась только в присутствии зрителей. Когда она считала, что ее не видят и не слышат, то, как правило, напевала веселые песенки. С появлением кого угодно, начинались стоны, разговоры о диких болях и лекарствах.

Через три дня я был переведен в разряд своих, при которых можно не стонать так усердно. Как-то без стука я зашел в комнату, и увидел, как Ирина с отцом рассматривают содержимое довольно большого портфеля. Прежде, чем они захлопнули портфель, я все-таки заметил, он набит деньгами, да и ее отец держал в руках запечатанную пачку двадцати пяти рублевок, которую он быстро зашвырнул внутрь портфеля. Они ждали моей реакции, но я сделал вид, что ничего не заметил. В течение дня я не задал никаких вопросов, не делал никаких комментариев.

Я прекрасно помнил, что мне говорили в Ужгороде Вера и Ксения о том, куда прячет деньги Ирина. Раз жена это скрывает, то это означает наличие своих планов на будущую жизнь. Свои деньги я всегда приносил домой и отдавал Ирине. За исключением тех денег, которые мне дали Ксения и Вера. Кое-что от них у меня осталось. Это кое-что я положил на сберкнижку, которую надежно спрятал. На всякий пожарный случай.

Ночью Ирина, прижавшись ко мне, шептала на ухо:

— Папа хотел нам дать денег на отпускные расходы, но я отказалась.

Я восхитился благородством и щедростью папы Иры. Даже одобрил:

— Спасибо ему. Но ты сделала правильно. Надо рассчитывать только на себя.

После этого минут пять повозились, стараясь производить поменьше шума, а потом заснули. Мне Ира каждое утро выделяла деньги для покупки продуктов по составленному списку. В магазин за продуктами ходил только я. Все закупив, я отдавал список, чеки из магазинов или отметку цены, если что-то куплено на базаре, затраты на транспорт. Подводились итоги, сдавались остатки денег. Наиболее вкусные продукты откладывались на праздники или для прихода гостей. Отдельно укладывались продукты для повседневного употребления. Все это для меня удивительно и унизительно. Тесть и теща устраивали утром и вечером проверку содержимого в холодильнике. Обнаружив недостачу колбасы или сыра, особенно из отложенного для гостей, тесть хмурился и хмыкал, а теща поджимала губы. На свои карманные деньги я купил для себя полу копченые охотничьи сосиски. То, что они мне выделяли на завтрак, обед и ужин оставляло меня полуголодным. Обнаружив сосиски в холодильнике, тесть положил их на полочку для «гостей», объяснив это тем, что мы одна семья и питаемся все одинаково. Ирина мой поступок тоже не одобрила. Я спорить не стал, но когда покупал сосиски, то жевал их сразу возле магазина. Даже выпить пива себе не позволял, а то они, сидя за столом на кухне, ко мне принюхивались. Это было бы очень смешно, если бы мне не было так обидно. Когда неделя пребывания закончилась, то для меня наступил праздник от такого семейного единства. Мы уехали.