Я прошел по коридору и открыл дверь в дальнем конце.

И увидел ЕГО.

Верховного Писателя Писем.

Огромный, как я и предполагал. Раза в два выше обычного человека и необычайно худой, не тощий, но жилистый, со множеством рук, как у одного из индуистских богов. Одетый в жилет из отрезанных языков. Я вспомнил Писателей Писем в том адском секретариате, мировых лидеров с отрезанными языками, строчащих письмо за письмом.

Штаны, или юбка, или черт знает что, прикрывавшее нижнюю половину его тела, было сшито из отрубленных человеческих рук, рук, которыми, как я предположил, когда-то писали или печатали его поверженные враги. Он был похож на хорошо сохранившуюся, освобожденную от бинтов мумию. И еще я увидел раздвоенные копыта.

Но самое жуткое — его морда. Если мне суждено выжить, именно она будет преследовать меня в моих кошмарах. Из-под копны черных, как у тряпичной куклы, волос сверкали дикие, безумные глаза, один — широко раскрытый и огромный, второй — подозрительно прищуренный. Как будто умственно отсталый ребенок собрал Мистера Картофельную Голову из частей, украденных с колдовской кухни. Безносый, с огромной пастью, застывшей в широкой ухмылке, с торчащими из челюстей длинными острыми предметами, которые я не сразу сумел опознать…

Перья!

Вместо зубов у него были перья для письма.

Я не знал, что он такое или как был сделан, был ли он вечным или созданным, как чудовище Франкенштейна, или каким-то образом восстал из коллективного подсознания многих поколений Писателей Писем. Не Бог создал человека, утверждали многие философы; человек создал Бога. Возможно, мы создали его.

Однако, откуда бы он ни взялся, он был реальным, он находился передо мной, и мне некуда было деваться: я должен был с ним схлестнуться прямо сейчас.

Просторное помещение одновременно походило и на тронный зал, и на кабинет, и… черт знает на что. Единственный предмет обстановки — огромное каменное кресло с изысканной резьбой на небольшом возвышении. В кресле сидел он и смотрел прямо на меня. По обе стороны от него громоздились бумаги, канцелярские принадлежности и конверты. Пол завален грудами газет и журналов, словно разодранных зверем-великаном. На полках, вдоль всего помещения стояли сотни телевизоров и радиоприемников, принимавших программы со всех концов света и орущих на полную громкость на самых разных языках.

Я не знал, что говорить, что делать, не представлял, смогу ли перекричать эту какофонию. Я мысленно отрепетировал множество заявлений, но позабыл обо всем, столкнувшись с этим неописуемым ужасом.