Но для Руси хуже всего был даже не постоянный аппетит, грубость, сквернословие и специфический запах, который неистребим в домах, где есть лежачие больные. Хуже всего был его жгучий, необоримый страх перед бабушкой. Прежде у неё был добрый, любящий, открытый взгляд. Теперь она смотрела исподлобья, и в глазах светилась странная туповатая хитрость, словно она задумала что-то или знала нечто особенное, неизвестное всем остальным. Больная сделалась абсолютно непредсказуемой, её поведение и слова никогда нельзя было предугадать, спрогнозировать. Могла начать хохотать над чем-то, а в следующую минуту швырнуть в тебя чашку. Говорила дикие, невероятные вещи, причём голос её менялся, становясь басистым, низким. Однажды Руслан слышал, как мать шёпотом говорила отцу:

– У меня такое чувство, что потеряв разум, она стала… не вполне человеком. Это уже какой-то другой биологический вид.

Руся тоже так думал. Ему часто казалось, что в бабушкино тело пробралось мрачное, злобное существо, и он никогда, ни за что не соглашался оставаться с ней наедине. Тот единственный раз, когда ему пришлось некоторое время пробыть с бабушкой в квартире одному, навсегда врезался в память.

Это произошло примерно за четыре месяца до её смерти. Бабушка могла лишь с чьей-то помощью подниматься и с трудом ковылять по комнате, из которой теперь никогда не выходила. Тётя Зина волочила её рыхлое тело от кровати к окну, от окна к двери, чтобы немного размять дряблые мышцы. Руся слышал, как они «гуляли»: сначала кряхтение и постанывание, потом шаркающие, волочащиеся короткие шаги. Сопение, глухое бормотание. Голос тёти Зины, приговаривающий: «Вот умница, шажочек! И ещё один! Нельзя лениться, нельзя, надо больше двигаться!»

В тот день бессменная сиделка, которая раньше никогда не болела, слегла с высокой температурой. Уже на другой день от недуга не осталось и следа, и Руся (хотя никогда никому об этом не говорил!) потихоньку думал, что бабушка каким-то образом нарочно подстроила, чтобы они остались вдвоём. Родители должны были вернуться примерно в семь вечера. Русе предстояло провести с бабушкой целых пять часов. Мама пару раз звонила узнать, как дела, и встревоженным голосом давала инструкции: сиди в своей комнате, занимайся, на бабушку внимания не обращай, она, скорее всего, спит, мы с отцом скоро придём.

Он вёл себя, как пай-мальчик. Придя из школы, открыл дверь своим ключом, без проблем справившись с замком, который иногда слегка заедал. Вымыл руки, переоделся в домашнее, съел оставленный мамой обед и сел за уроки. Пока в квартире было светло, ему даже удавалось забыть, что через коридор от него – комната, в которой заперта бабушка. Ближе к шести вечера стемнело, и он зажёг свет. Уроки были давно сделаны, по телевизору ничего интересного не показывали, и он улёгся на диван с книжкой.