– Ты не хорони себя раньше срока, – сказал Радлов. – А коли такая твоя воля будет – организуем, чего уж. Но ты, дед Матвей, туда не торопись особо. Успеется.

– Я вообще счастливый очень, – невпопад отозвался юбиляр. – Счастливый, что вы все пришли. Сапоги вон – дело хорошее. Выходит, действительно не зря я жил, ага.

Между тем из-под стола достали оставшуюся водку, стали песни петь. Поначалу Матвей скрипуче затянул:

но быстро сорвал голос и продолжать не смог. За него, впрочем, допели Радлов и веселый сосед, нестройным басом.

А потом вдруг запела Инна, заунывно и на удивление ладно:

– Господи, баба Инна! – не выдержала Ирина. – Это ж поминальная, чего вы, в самом деле.

– Ничего-ничего, – вступился за нее Матвей. – Красиво же выходит.

Но продолжать старуха отказалась – обиделась, надо полагать. Выпила стопку, сложила понурую голову на руки, а руки локтями на стол, да сидя тихонько задремала.

– Эк развезло бабульку, – пошутил сосед.

– Пусть поспит, не трогай, – сказал Матвей и попросил Иру разносить горячее.

После обеда некоторые гости ушли, в том числе и Лука – трезвому с нетверезыми обычно бывает скучно, да и таблетку пить время подходило, а с собой не брал, стеснялся при людях лекарство принимать.

До ночи досидели только человек шесть, кому дома невмоготу было от скуки или житейских бед. Радлов вовсе уйти не мог – из-за бессонницы он как-то резко опьянел да сидел отпаивался чаем, вроде как хмель прогонял. Развеселый сосед, конечно, вызывался его проводить, но такую тушу особо не поднимешь, а до противоположного берега тащить и вовсе невозможно. Конечно, когда Петр смог самостоятельно держаться на ногах, сосед его-таки довел до дому, но было это глубоко за полночь.

Матвея после праздника сильно шатало, язык у него заплетался, а на лице блуждала блаженная улыбка. Ира помогла старику лечь в постель.

– Нина такая была, – пролепетал он, сжевывая окончания слов. – Руки точь-в-точь такие, ага. А я ж… юбиляр, во как!