Матвей зашелся гомерическим хохотом, затем добавил серьезным тоном:

– Я юбиляр. А люди у нас понимающие.

– Чего ж они понимают? – машинально переспросила Ирина, накрывая старика одеялом.

– А усе понимают! Юбилей-то ненастоящий, а они ни гу-гу мне, – тут он тихо рассмеялся, как ребенок, обманом получивший конфету, и пояснил: – Все знают, семьдесят девять мне стукнуло! Представляешь? Хотя и ты знаешь, да? Не дожить боялся. Не дожить, ага. А юбилей шибко хотелось отметить! Чтоб восемьдесят, как у дедушки… подарки разные… любят тебя… ценят тебя… говорят всякое хорошее… сразу видно, что не зря… не зря… иногда люди сгинут – и всё, и не осталось… а тут не зря…

Старик долго еще бубнил сквозь сон о том, что все не зря, а Ира его успокаивала, по седым волосам гладила – такая в ней отчего-то щемящая жалость проснулась, прямо реветь хотелось. Через полчаса дед утих, и она со спокойной совестью отправилась отдыхать. А Матвей во сне умер – тихо и спокойно.

На следующий день в деревне обсуждали это странное стечение обстоятельств – как так, родился пятого числа месяца, а умер шестого. Вообще же люди ходили понурые – старика уважали, так что горе было всеобщим.

Тело решили в итоге отправить на юг, чтобы там похоронили его в дедовскую могилу, как он и хотел. Чтобы немного покрыть расходы на транспортировку – продали четыре пары новых неношеных сапогов.

Проводы усопшего назначили на девятое число. Ира накануне спустилась в погреб, проверить запасы, и в углу, заваленном тряпьем, нашла ящик с недостающими десятью бутылками водки. К ящику канцелярской кнопкой крепился клочок бумаги, на котором было выведено от руки: «На маи паминки». Женщина оторвала клочок, непроизвольно смяла его в руке и вдруг разревелась. Громко так. Навзрыд. Как будто родного отца оплакивала.

Глава тридцать четвертая. Неприятные вопросы наследования

Глава тридцать четвертая. Неприятные вопросы наследования

1

Через две недели, в тусклый, но теплый день конца августа, в селение прибыл племянник покойного Матвея – плотный, грузный человек лет пятидесяти или чуть больше, ровесник Радлова, с лысиной во всю макушку, тонкими губами и небольшими, близко посаженными глазками, которые цеплялись за всякий предмет так, словно пытались его присвоить.

Он сошел на станции, в дорогом пальто и с аккуратной дорожной сумкой из натуральной кожи, и добрался до Вешненского – по ошибке. Там пообедал в первой попавшейся (и вообще-то единственной) забегаловке, затем заказал лодку до деревни. Всю дорогу он возмущался, что местность застряла в каменном веке, что такой ерунды с транспортом давно нигде по стране нет, что вообще-то в нормальных населенных пунктах изобрели службы такси.