Луке через пару дней после приема лекарств стало лучше. Иногда на него накатывало что-то, речь делалась рваной, взгляд плыл, а руки дрожали, но ни птицы, ни мертвецы больше не давали о себе знать.

Впрочем, без своих птиц он тут же начал хиреть от тоски, так что Радлов уж и не знал, правильно ли поступил.

А тем временем дождями и духотой проносилось по селению лето. Пшеница вроде и взошла, но оказалось – сплошной пустоцвет. Однако лесные грибы и ягоды спасали от голода, да и в речке, если выйти за границы поселка, с избытком водилась рыба, так что местные на жизнь особо не жаловались. Завод только чернил небо кляксами дыма, все более зловонного с каждым днем. Но завод – не беда. Привыкли все.

Глава тридцать третья. За здоровье юбиляра

Глава тридцать третья. За здоровье юбиляра

Пятого августа дед Матвей отмечал свой день рождения. Ходить он к тому времени стал гораздо лучше, потому за неделю до праздника обошел всех соседей и пригласил их еще раз. А дня за четыре посетил Вешненское, затарился мясом, овощами, сладостями. Не забыл и про водку и приобрел двадцать бутылок. Впрочем, ведь и прийти собирались человек двадцать, да почти все пожилые. Пожилые пьют мало, так что по бутылке на каждого едва ли осилят. То ли ослабший разум подвел старика, то ли проснулась в нем какая-то излишняя запасливость. Оно бы и не страшно – разойдется рано или поздно, – да только деньги Матвей копил с последних трех пенсий, откладывая по половине, а тут спустил разом, причем по большей части на алкоголь. Лодочник, сопровождавший его до Вешненского, такому раскладу удивился до крайности, но ничего не сказал – в конце концов, и ему бутылка перепала вместо оплаты, так чего возмущаться.

Все приготовления взяла на себя Ирина. Третьего числа отдраила все комнаты, даже клочья паутины из стыков бревен вымыла, хотя пальцы пролазили с трудом, а четвертого до глубокой ночи провозилась на кухне – крошила салаты, делала жаркое в нескольких кастрюлях, чтобы хватило всем гостям.

Жители тоже готовились загодя – искали подарки, так, чтобы и угодить, и себя не обидеть, с деньгами-то почти у всякого беда была.

Радлов, например, купил в Городе сапоги – не самые дорогие, не самые красивые (да и куда в красивых грязь месить), зато прочные, из толстой бычины. Про такие говорят – сносу нет.

Вообще за лето Радлов осунулся сильнее прежнего и даже начал худеть. Он все еще оставался огромным, но раздутый живот его уменьшился и опал, на лице выступили мощные, квадратные скулы, а щеки ввалились. Правда, пустотелая кожа никуда не уходила, и по обе стороны от подбородка у него висела теперь гармошка из бульдожьих складок. Пытаясь их спрятать, Петр отпустил бороду и сразу приобрел ужасающий вид – борода пегими, неровными клочьями ползла во все стороны, как мох, добираясь до самых кругов под глазами, а в глазах от бессонницы не проходили полопавшиеся сосуды и не угасал лихорадочный блеск, так что казалось, будто у него по лицу расплылись две красные лужицы, окруженные пепельным, сожженным кустарником. Тома над ним подшучивала, но бриться не заставляла – если так хочется, то пускай. Гораздо больше она переживала за самочувствие мужа – уж больно часто Петр стал за сердце хвататься. Вот так схватится, сожмет грудину, подышит часто-часто, проглотит валидол и дальше живет, как ни в чем не бывало. А Тома боялась очень, гнала его ко врачу, но все увещевания он пропускал мимо ушей и отмалчивался.