– По округе болот много, может, сами как-нибудь сгинут.

– Да простит меня Бог, но хорошо, кабы сгинули! Хотя им проще в шахтерский городок податься. Там после эпидемии заброшенных домов много, и соваться никто не станет – оно, хоть болезнь и миновала, люди до сих пор боятся. Немудрено, конечно, у них весной несколько десятков человек умерло – цифра по нынешним меркам жуткая. В газетах, правда, меньше писали, но газеты… ой, что они про завод наш нагородить успели! Нет им никакой веры теперь.

– А про Иру известно что-нибудь? – спросил Лука, оторвавшись от оконца и пытливо уставившись на собеседника.

– Ночью прооперировали, все вроде хорошо с ней.

Лука с облегчением выдохнул, а Радлов между тем продолжал:

– Лишь бы залатали на совесть. Иной раз так вылечат, что и жизни не рад потом.

– Тут уж врачам виднее, как лечить.

– Да виднее, конечно, но ведь по-разному случается. Вон в рабочем поселке мужичонка один есть, ему лет двадцать назад руку в плече вырвало, поставили какой-то штырь, но так хорошо поставили, что он этой рукой и вертеть может, как угодно, и тяжести подымать. По молодости я тоже знал человека с похожей травмой – так у него плечо не двигалось. И вроде вылечили и там, и там, а итог разный. А у Ирки ведь желудок, дело серьезное! Так дай Бог, чтоб она после операции-то смогла есть, двигаться, дышать полноценно. Она ж деревенская баба, ей эти увещевания, знаешь, тяжестей не подымать, много не ходить и прочее – ей не подойдет, от тоски скиснет.

– Так не на всю жизнь! Полгода побережется да заживет, как раньше, – обнадежил Лука.

Радлов огляделся в поисках стула, приметил у дальней стены какой-то ящик, окутанный тенью, и несколько толстых досок. Стул стоял как раз рядом с этой грудой. Петр пересек комнату и сел – ножки под ним скрипнули, чуть треснули, но не поломались.

– У матери ее был, буквально полчаса назад, – произнес он и тяжело выдохнул. – Мать-то даже теперь ничего знать не желает. Заладила, не моя, мол, дочь, не моя. Не помню, чтоб она раньше такой стервой была. Вроде наоборот, все ее жалели в поселке, с мужем не повезло, и сын бедовый, в отца пошел, и троих девок на ноги поднять надо…

– Оттого и стерва, – коротко пояснил обувщик. – Зачерствела под старость лет.

– Экий ты, Лука, понимающий! Все равно нельзя, нельзя так со своими детьми!

– Никто и не говорит, что можно. Я лишь к тому, что все закономерно.

Радлов часто-часто закивал, потом обхватил шею руками, будто голову не мог держать, и выдавил с горечью:

– Эх, жаль, Ирка к тебе не пошла…

– Я ее ждал. Не пойму, чего она так, – Лука в недоумении пожал плечами и притих, не зная, что еще можно сказать.