Оглядел получившийся гроб и вроде бы остался доволен, но въедливый чужеродный голос внутри головы вклинился в стройный ход мыслей и язвительно спросил:

– Не великоват?

«Доски дали полутораметровые, – подумал Лука. – Вроде бы как раз под рост. Нет-нет, должно быть в самый раз».

– Там же мальчик, – настаивал голос. – Совсем ребенок еще. С чего ты решил, будто утонул подросток?

«Мне так сказали, – мысленно ответил обувщик и, как бы убеждая самого себя, неуверенно повторил: – Мне же так сказали. Верно?». Фраза тут же переменилась, впитала в себя оттенок сомнения и прозвучала: «Верно ли мне сказали?».

– А никто тебе ничего не говорил. А гроб-то вышел слишком, слишком длинный, куда в него ребенка? Маленький нужен, размером с колыбель. Разве ты не догадался?

– Как же это я не догадался? – вторил Лука собственному внутреннему голосу. – Мне нельзя оплошать, нельзя, – на него накатила паника. – Без работы нельзя, я же Анечке обещал. Я Илюше обещал! А если решат, что я никуда не годен?

И он принялся судорожно разбирать гроб – выбил днище молотком, расклинил боковые стенки, отмерил от всех досок метр и стал методично их распиливать, стараясь нигде не скосить.

– Ой, много! Ой, много! – зудел мысленный спутник, заглушая все прочие думы.

Тогда Лука укоротил доски еще больше, оставив для продольных бортов сантиметров восемьдесят, для изголовья – сорок, а с той стороны, где должны были укладывать ноги – тридцать. Собрал ящичек заново, замазал щели, дрожащими руками проморил места распилов, так что вышло не слишком ровно.

А между тем в комнату сквозь окно проникла темнота, разрослась до размеров бездонной ямы и поглотила окружающую обстановку. И Лука увидел, как на дне получившегося гробика что-то шевелится, но что именно – так и не понял. Словно воздух склеился какими-то мелкими крупицами, и эти крупицы отчаянно пытались сложиться в нечто цельное, да не могли.

Обувщик бросился на кухню, отыскал в шкафчике пузырек с таблетками, но из-за охватившей его лихорадки все рассыпал и не сумел в темноте найти. Шарил по полу, но натыкался лишь на горсти колючего песка.

– Чего же ты так боишься? – прорываясь сквозь мельтешащий рой мыслей, вопрошает надоедливый спутник внутри головы, а потом вдруг начинает старую песню, и вопрос его звучит язвительно, звучит страшно и угрожающе: – Что у тебя в гла…

– Хватит! – злобно срывается Лука и плачет. Потом добавляет тише, опасаясь, что зернистая тьма, спрятавшаяся у днища гроба, услышит его и придет: – Хватит. Во мне ничего и никого не осталось. Илья умер, и во мне – пустота.