Петр говорит что-то еще и уходит. Петр теперь горбатый, лицом тусклый. Петру плохо.

Лука хочет догнать, посочувствовать, но вместо этого бежит в комнату успокаивать разбушевавшегося малыша.

Вечером того же дня или вечером другого дня – это не важно, ибо день всегда один, растянувшийся на осень и зиму – в комнате появляется бригадир с месторождения. Лука думает, что пустил его через входную дверь, но не помнит этого.

Бригадир садится на край койки и говорит тихо и невнятно:

– Вам скоро пришлют задание с завода.

– Какое… задание?

– Не могу сказать. Мое дело маленькое – предупредить загодя, – бригадир вздыхает да продолжает о своем: – А семья моя хорошо устроилась. Уехали в родной город. Дочке, конечно, очень тяжело. Но им там хотя бы тесть с тещей помогать будут. Уж поднимут мою девочку на ноги, ничего для нее не пожалеют. А ваш ребенок как?

– Хорошо, – отвечает Лука. Конечности у него почему-то делаются ватными, и язык еле ворочается. – Пташек моих ловит. На то они и есть, пташки, чтобы его вырастить. Правда?

Бригадир кивает и улыбается. Луке от его улыбки делается жутко, но он набирается смелости и спрашивает:

– Петя говорил, будто вы хотели сбежать. Почему?

– Да вот он тебе и расскажет, – гость указывает в сторону ребенка.

Обувщик глядит на сына пристально и наконец понимает, что с ним не так – и подбородок, как у Илюши, и голова большая округлая, и даже радужка глаз стальная, но вот зрачки… зрачки не черные, а золотисто-розовые – цвета меди.

Луку передергивает.

Младенец открывает рот. Произносит неожиданно четко:

– Я делаю могилы, – затем изрыгает из себя утробный смех и повторяет, уже по-детски, перемалывая слова в забавный лепет: – Делаю могилы, папа.

Лука тяжело сглатывает и отвечает:

– Делай, Илюша. Делай.

А голос внутри головы шепотом вклинивается в разговор:

– Он выдает себя за других, неужели ты позабыл об этом?

Обувщик чувствует, как по лицу у него текут слезы, но не осознает того, что плачет. Голос говорит дальше: