– Слышь, дядя! – Борис повысил голос, но, поймав на себе недоуменные взгляды, продолжил тише: – Эта пьянь тебе взрывчатку приволокла, пока ты дома штаны протирал.

Повисло неловкое молчание.

За окном засияла заря, и по поверхности стола расползлись красные блики.

– Идти надо, – задумчиво произнес Шалый. – Рабочие скоро на смену уйдут. Ленка!

Прибежала Лена, вопросительно уставилась на крикуна, приподняв одну бровь.

– Бельевая веревка нужна.

Женщина кивнула и убежала на кухню. Послышался стук шкафов да лихорадочное шуршание. Двое мужчин вышли на улицу – за соляркой. Оставшиеся сидели молча, стараясь друг на друга не смотреть – всем было страшно, но и признаваться в этом как-то не хотелось. А глаза-то – зеркало души, глаза-то выдадут, оттого и прятали их в пол.

Вернулась Лена с мотком веревки, перевязанным поперек, распустила его да под началом Шалого разрезала на несколько частей, длиной примерно по три метра – чтобы успеть отбежать, пока шнур прогорает.

Чуть позже принесли канистру с соляркой. Отвинтили крышечку, бросили туда все обрезки веревки, а концы связали да выпустили наружу, чтобы потом было легче доставать.

– Че, мужики, двинули, – мрачно скомандовал Бориска, ткнул пальцем в тех, кого приглашал с собой, и выскочил за порог вместе с ящиком.

За ним тяжелой походкой проследовали коренастый старик, матвеевский сосед, утративший свою обычную веселость, и еще двое – те, которые ходили за соляркой. Канистру с торчащим наружу узлом именно они теперь и тащили. Рябого не взяли – пьяный в таком деле помеха.

На улице к тому моменту наконец рассвело. Багрянец рассеялся, желтое утреннее солнце стелилось по черной земле. Земля стояла влажная от впитавшегося в нее ночного тумана. Было прохладно, но ссутулившиеся от нервного напряжения люди во главе с Бориской тряслись вовсе не от холода.

Когда шли вдоль берега, озеро показывало пятерке их отражения – согбенные, подернутые волнистой рябью отражения в крови. Но каждый думал о предстоящем деле и на свою копию, любезно предоставленную водой, не смотрел.

А завод был большой и темный – громоздился над поселком необъятной тушей с каменной кожей, упирался в небо тремя широкими дыхальцами. В окнах, прорезанных под самой крышей, ютилась непроглядная, плотная тьма.

Завод был страшный, укутанный гарью и простыней из дыма и сажи, окруженный рыжими отростками, торчащими из земли, отгородившийся от посторонних взглядов массивным забором.

Завод был шумный – гудел и дышал, и от его дыхания стоял звон в ушах.

На территорию чужаки вошли беспрепятственно, ворота никогда толком не закрывались. Шалый поставил ящик, достал из него один сверток, развернул бурый снаряд, осмотрел его внимательно, покрутил в руках, как бы не зная, что делать, затем резко поднялся, подбежал ко входу в здание, защищенному автоматическими дверьми, и положил брусок у порога.